В Тбилиси в «Кавказском доме» состоялась презентация книги Нелли Христофоровны Осиповой \”Фантомные боли памяти\”. Нелли Христофоровна – уроженка Тбилиси. Эта книга – ее воспоминания о Тбилиси 30-40-х годов, где она рассказывает о своем детстве и о том, о чем вслух говорить тогда было нельзя…
– Вы ведь врач по образованию?
– Я окончила школу в Тбилиси с золотой медалью, в 1948 году приехала в Москву и поступила в Первый Московский ордена Ленина медицинский институт, как он тогда назывался. Сейчас это Медицинская академия имени Сеченова. Я работала хирургом в Институте грудной хирургии под руководством академика А. Н. Бакулева с первых дней его основания. Тогда еще и здания не было на Ленинском проспекте, мы были на базе городской больницы.
– Что побудило вас, врача по профессии, заняться литературой?
– Это было не сразу. Пожалуй, после рождения ребенка. Я попробовала отдать его в ясли, ему тогда было 11 месяцев. Это вылилось в бесконечные болезни, и я поняла, что так дело не пойдет, я не для этого его рожала. Мне пришлось уйти, чтобы сидеть дома. И, сидя дома, я взвыла. Тогда мой муж, журналист, в ту пору уже начинающий писатель, стал убеждать меня, что я могу писать. На каком основании он это утверждал, мне трудно сказать. Он говорил, что у меня хорошие письма, хороший стиль, хороший язык. И я начала писать рассказы для детей. Первые мои рассказы прозвучали по радио. Это меня вдохновило: значит, кому-то это нужно и интересно. Причем читал Хохряков, народный артист СССР, артист Малого театра, которого я обожала. Потом он играл в моей пьесе, которую поставили в Малом театре. К сожалению, Виктора Ивановича уже нет. В 1984 году я была принята в Союз писателей. А взрослую прозу стала писать совсем недавно, лет девять назад. У меня вышло четыре романа и вот эта книга. Пока ничего больше не писала. Я только-только прихожу в себя после смерти мужа, к этому трудно привыкнуть. Мы прожили вместе 46 лет. Я пока существую в виде одной половинки, без второй. Буду ли я работать, как я буду работать, над чем – еще не знаю. Вот, собственно, коротко моя история в литературе. Ну, не говоря о том, что у меня второй ребенок родился и что свою диссертацию, практически готовую и уже апробированную, я подарила своему другу, который тоже был анестезиолог. И я ни о чем не жалею, поскольку считаю, что сын – это моя кандидатская, а дочь – это моя докторская.
– Для какой аудитории вы пишете, кто ваш читатель?
– Если вы имеете в виду мою прозу, то я почти никогда не думаю о своей аудитории, кроме случаев, когда пишу для детей. А в остальном я пишу так, как если бы говорила с равным себе собеседником. Мне кажется, что этого достаточно. Насколько этого достаточно для читателя – уже вопрос не ко мне.
– Если можно, расскажите, пожалуйста, историю вашей семьи.
– Когда мои родители поженились, маме было 20 лет, папе 27. Папа учился в Тбилисском лесотехническом институте. Он закончил институт, а потом дал возможность учиться маме. Она поступила в сельскохозяйственный институт и закончила его со специальностью энтомолог-фитопатолог. Это было в 1937 году. Там, в книге описано, как она пришла к своему профессору после летнего отдыха. Он, прочитав ее дипломную работу, сказал, что надо доработать и что-то прибавить, что это готовая кандидатская. И когда она заглянула к нему в кабинет, там сидели посторонние люди. Они пригласили ее, спросили, зачем она пришла, к кому она пришла. Они очень долго ее расспрашивали, потом отпустили. Оказалось, что профессор арестован. И вот в их выпускном институтском альбоме, на первой странице, где виньетка с фотографиями профессуры, вклеены только две фотографии – в одном углу и в другом, а остальные все вырезаны. Весь сельскохозяйственный институт «подчистили», потому что товарищ Лысенко к тому времени уже понимал, что он может существовать только тогда, когда нет профессионалов. Поэтому мама никогда не работала по своей специальности. Хотя черновик ее дипломной работы до сих пор у меня лежит. Делала она свою работу на базе Цхинвальского опытного поля. Было это летом 1937 года. Я ходила вместе с ней по пшеничному полю, она мне показывала сельскохозяйственные машины: сеялки, веялки, трактора и всё такое. Мама занималась изучением грибковых заболеваний злаков. Я очень хорошо помню Цхинвали тех лет.
– С каким чувством вы смотрите на перемены, происходящие в Тбилиси?
– Если вы имеете в виду чисто архитектурные перемены, то практически с таким же, с каким смотрю на эти перемены в Москве: сплошь и рядом отсутствие вкуса, отсутствие чувства меры (собственно, вкус это и есть чувство меры), нежелание или неумение понять, что надо сохранять старинную архитектуру, старинные дома. Надо не унифицировать всю архитектуру с городами Европы или, к слову, Азии, а оставить неповторимым свой город, Тбилиси. То же со старой Москвой. Нет старой Москвы, нет старого Арбата, это всё – чужое. В то же время я бываю в Италии и вижу, что они не сносят свои дома, они их модернизируют. К каждому домику как-то пристраивают гараж, современную сантехнику и т. д., и рядом может стоять большой новый дом, который абсолютно с ним сочетается, и в этом – неповторимый облик этого города, в другом городе всё немножко другое. Тбилиси где-то, в каких-то уголках, как будто сохраняется. Я вчера ходила к Майдану. Поскольку в гостинице два дня не было воды, я решила пойти в баню и вспомнить старые времена. В этом районе всё очень прибрано. Правда, всё это видно: там подкрашено, там подделано – и всё-таки есть впечатление о том, как это было. А в районе Сололаки жилые дома приходят в упадок. Я прошла сейчас по Вельяминовской – сейчас это Дадиани – боже мой… Видимо, не хотят вкладываться в старые здания, проще построить новые, я не знаю другой причины. Или та же главная площадь, площадь Свободы – сама по себе это маленькая уютная площадь, которая на моей памяти была Паскевича Эриваньского, потом Берия, потом Ленина и сейчас Свободы. Там есть главенствующая высота – здание бывшего горсовета, и там уже нельзя было вообще ничего ставить. А поставили такое, что даже если не учитывать горсовет, всё равно, это несоразмерная с площадью фигура. Наверно, это хорошая скульптура, но может быть её надо было ставить, как фигуру «Мать Грузии», над всем городом, найти где-то другое место. Одним словом, мне не хватает прежнего тифлисского уюта.
– Какую черту характера вы больше всего цените в людях?
– Прежде всего, порядочность. Для меня это очень широкое понятие, начиная с обязательности, куда включается и пунктуальность: сказал – сдержи свое слово, не знаешь, предполагаешь – так и говори, обещал позвонить – позвони… Я считаю, что это входит в понятие порядочности, но это одна из ее ипостасей. Порядочность – это не предай, не оговаривай, не сплетничай. Порядочный человек всегда доброжелателен. Я не встречала человека, который был бы порядочен и в то же время недоброжелателен. Поэтому считайте, что доброжелательность тоже входит в понятие порядочности. А также честность. Это всё я объединяю в одном слове – порядочность.
– Какой реакции на вашу книгу «Фантомные боли памяти» вы больше всего опасаетесь или опасались?
– Вы знаете, с этой книгой я ничего не опасаюсь, потому что я ее писала на одном дыхании. Это был выплеск тех эмоций, которые во мне всегда дремали и выплеснулись именно благодаря неожиданному ознакомлению с книгой Сурена Газаряна об истории того чудовищного периода. Она была как шампур, на который всё насаживалось. И я ничего не боялась, поскольку знала, что я откровенна предельно. Если человек откровенен, ему уже не надо бояться: как говорится, ты сам знал, на что идешь. Хотя там обнаружились какие-то неточности. Мне, например, сегодня сказали, что Паоло Яшвили не убили, а он сам, когда вошел в кабинет и увидел, что его берут, схватил ружье, выстрелил себе в рот и разнес себе голову. То есть, есть какие-то неточности, но я же пишу не исследование, а то, что я помню с детства. Ведь для меня тогда, в детстве, было потрясением: как может быть поэт врагом народа? Я же тоже народ. Значит, он и мой враг? А я-то знаю, что он талантливый поэт…
На презентации книги я очень ждала разговора о литературном языке, ждала анализа, оценки языка, но почему-то об этом никто не говорил, мелькнула только одна незапоминающаяся формулировка и больше ничего. А я ждала этого, но почему-то разговор ушел в собственные воспоминания выступавших о своих дядях-тётях. Конечно, это больная тема для всех, но тем не менее, люди собрались обсуждать литературное произведение. Ведь кроме знания языка есть еще чувство языка, это уже на уровне слуха, ощущений, не знаю, лингвисты, наверно, это более точно сформулируют. Я это поняла, когда художник Тенгиз Мирзашвили убеждал меня, что я смогу перевести на русский язык грузинские сказки. Мне были предложены «Муча нахевари» («Полторы горсти») и «Блоха и муравей». Хотя я и не такой уж блестящий знаток грузинского языка и не так легко изъясняюсь по-грузински, тем более в отсутствии многолетней практики, у нас вышла прелестная книжка. Он сделал иллюстрации, я – перевод. Эти сказки, особенно «Блоха и муравей», очень ритмичные, там никакой рифмы, только ритм, и никакой подстрочник этого не может передать, но я-то слышу его. Поэтому, когда я перевела это на русский так, что эта ритмика сохранилась, я была очень польщена, когда Тенгиз одобрил мою работу. Вот это называется чувство языка. Я эту работу делала с удовольствием, до сих пор помню. К сожалению, это было давно. Один экземпляр книжки остался у моих итальянских внуков и один, по-моему, у меня дома.
Юлия Адельханова, специально для newcaucasus.com
Фото newcaucasus.com
