Великий Пустынник

1540

Положив телефонную трубку, Григорий некоторое время неподвижно сидел, глядя в одну точку и ни о чем не думая. Настроение было непоправимо испорчено.

Он всегда пасовал перед Борисом, его силой, энергией и беззастенчивой нахрапистостью. И сейчас – он просто не смог сказать “нет”. Не смог – несмотря на многие тысячи километров, их разделяющие. Несмотря на то, что Боря был просителем, а Григорий – просимым. Представив себе, как он выглядел при этом разговоре, Григорий поморщился, как от зубной боли.

Твою мать, думал он. Взрослый мужик, уже за сорок. Казалось бы, давно пора уже избавиться от этой идиотской зависимости от чужого мнения. Какое ему, по большому счету дело – что подумает о нем на хрен ему не нужный Боря? И не постеснялся же в полвосьмого утра позвонить, сволочь…

Григорий сделал вялую попытку переключится на другие проблемы. Он предпочитал делать это всегда, когда чувствовал свою вину. Или слабость, как вот сейчас. Назойливые, как мухи, мысли, продолжали лезть в голову помимо воли. Григорий глубоко вздохнул и с силой провел ладонью по лицу, как бы снимая липкую невидимую паутину, встал и направился в спальню. Выключать телефон на ночь, и все, решил он. Кому надо – тот оставит послание.

Поколебавшись несколько секунд, Григорий опять лег в постель. Жена все еще спала. Вообще, она никогда не была ранней пташкой, а с приездом своей матери совсем разленилась. В не очень далеком прошлом она была квалифицированной медсестрой и работала в одном из крупных торонтских госпиталей. Но работать она не любила и при первой же возможности с удовольствием сменила сиреневую униформу медперсонала среднего звена на розовый халатик домашней хозяйки – благо, доходов Григория им вполне хватало. Детей у них не было – по обоюдному согласию они отложили сей вопрос в далекий ящик, хотя Марина (так звали жену Григория) уже перевалила за критический для нерожавшей женщины тридцатипятилетний возраст.

Нельзя было сказать, что Григорий был очень уж недоволен таким положением дел. Марина, ленивая от природы, была все же не особенно обременительна. Она не требовала от него пламенных чувств, никогда не устраивала сцен, если Григорию случалось задержаться за рюмкой в мужской компании, и вообще очень мало интересовалась его личной жизнью. Во всяком случае той ее частью, которая проходила не на ее глазах.

Полежав минут десять, Григорий осторожно поднялся, сунул ноги в тапочки и, надевая на ходу темно-синий махровый халат, зашлепал в ванную. Вообще-то Григорий халатов не любил, привыкнув за последние годы ходить дома в просторных шортах. Но Марина заявила ему, что Евгения Константиновна (так звали тещу) не выносит мужчин в “неглиже”. И Григорию пришлось подчиниться.

Проходя мимо закрытой двери, которая вела в спальню тещи, Григорий замедлил шаги и прислушался. За дверью было тихо – теща все еще спала. Это избавляло Григория от ее присутствия хотя бы до вечера…

Теща, Евгения Константиновна Богомолова, оказалась великой стервой по жизни. Приехав погостить к дочери с зятем, она совсем не спешила ехать обратно. Хотя, по ее словам, Канада ей совсем не нравилась. Она любила порассуждать о тупости и черствости местного населения, сидя по вечерам около телевизора. Она находила Торонто скучным и неинтересным, местную еду – безвкусной, квартиру дочери с зятем – тесной и плохо обставленной.

Зятя она возненавидела лютой ненавистью, с первого же дня. Она вмешивалась буквально во все дела, критикуя все что было можно. Она постоянно пилила Марину и поучала Григория. Она не упускала случая подчеркнуть при нем, что другие, настоящие люди (она особо выделяла слово настоящие) не в пример лучше могут содержать свою семью. На вопрос Григория о причинах такой неприязни Марина, пожав плечами, сказала:

– Кажется, ты вызываешь у нее дикое раздражение самим фактом своего существования…

Вдобавок ко всему, теща была явной антисемиткой. Григорий считал дни до ее отъезда. Идти на открытую конфронтацию он не решался из-за Марины.

Несмотря на свои еврейские корни, Григорий считал себя по своему воспитанию и мироощущению намного более русским, чем кем бы то ни было. Религиозных праздников в их семье не справляли никогда. Отца Григорий помнил смутно. Отчим, будучи ярым коммунистом-отморозком, ненавидел все, связанное с религиозным наследием предков. Мать была тихим, робким существом, не имевшим в семье никакого права голоса. Так и получилось, что Григорий ни разу в жизни не открыл Талмуда, а кошер в пище не соблюдал буквально со дня перехода от материнского молока на твердую пищу. С исторически родными языками тоже было не ахти как. “Л’хаим”, “гефилте фиш” и “зайт гезунд” – вот, в общем – то, и все. Даже популярную пословицу “на большой тухес всегда имеется большой нахес” Григорий мог расшифровать только наполовину – он не знал, что такое нахес.

******

Приняв горячий душ, Григорий побрился и некоторое время внимательно рассматривал свое отражение в зеркале. В принципе, для своих сорока трех он смотрелся совсем неплохо, только немногo подводил растущий живот. “Надо начать ходить в гимнастический” – в который раз подумал он.

На кухне негромко щелкнуло – это закипел белый пластмассовый электрочайник. Наливая себе апельсиновый сок и сливки из разнокалиберных картонных пакетов, Григорий одновременно думал о предстоящем рабочем дне. Он обещал быть не особенно хлопотным.

Теперь завтрак. Марина (от нечего делать) была помешана на здоровой органической пище и старалась Григория тоже приучить питаться правильно. В своем стремлении питаться правильно Марина доходила до одержимости. Все шкафы на кухне, холодильник и кладовка были забиты пакетами, коробками, свертками, бутылочками и баночками, которые Марина покупала в специализированных магазинах, торгующих экологически чистой продукцией. Другой еды дома не водилось.

Большую миску кукурузных хлопьев (клетчатка, полезно для общего пищеварения) Григорий залил молоком (белок и кальций, полезно против возможного остеопороза) и высыпал туда же пригоршню замороженных ягод (витамины и опять же, клетчатка), дал несколько минут настояться. Быстро выхлебав эту тюрю и вымыв за собой посуду, Григорий прошел к себе, в темный полумрак кабинета. На аквамариново светящемся экранчике радиочасов было восемь двадцать две. Надо было спешить. Теща обычно просыпалась в полдевятого, редко – позже. Проснувшись, она первым делом с оскорбленным видом шла в туалет. Мысль о том, что придется лицезреть толстое, надменное, опухшее со сна лицо тещи, говорить “доброе утро”, вызвала у него легкую панику. Про себя он задумал: если он успеет выйти из дому раньше, чем теща проснется, сегодня у него все сложится удачно. Поэтому Григорий постарался одеться как можно быстрее и, схватив чемоданчик, торопливо вышел из дома. И хотя он понимал, что все это – ерунда и суеверие, настроение, подпорченное Бориным утренним звонком, сразу улучшилось.

Выйдя на улицу, Григорий не спеша направился к станции метро. Если прийти в офис примерно в девять, рассуждал он сам с собой, то у него будет в запасе минут сорок, чтобы разобрать дела, подготовиться к приходу клиентов и, возможно, позвонить в пару мест. Обычно в будний день, если у Григория не было каких-то особенных планов или вояжей с клиентами, он оставлял машину в подземном гараже. Он пользовался сабвеем из удобства, а также из экономии: в даунтауне негде было парковать машину из-за запредельно высоких цен. Месячное же разрешение на парковку на любой коммерческой стоянке тянуло за четыре сотни.

В сабвее сегодня утром было особенно много людей, и почитать газету не было никакой возможности. Толпа схлынула где-то после Сент-Джордж, но читать Григорий уже не стал. Он просто сидел и рассматривал ярко раскрашенные рекламные щиты, плотно облепившие стены вагона. Компания “Ройял Фрут энд Веджетэбл” третий месяц неназойливо рекламировала новый сорт персиковых леденцов, а “Интерсолар Колледж оф Онтэрио” приглашал всех желающих совершить “увлекательнейшее путешествие по извилинам финансового учета”. В переспективе мелькали значительная скидка в зависимости от семейных обстоятельств и более чем возможное трудоустройство.

Офис юридической фирмы “Кригер, Зингер энд Теплицкий”, где Григорий проводил большую часть своей рабочей недели, был расположен буквально в двух минутах ходьбы от станции сабвея, который в Торонто функционировал довольно четко. В часы пик улицы города, особенно центральной его части, были буквально забиты десятками тысяч автомобилей, спрессованных в многокилометровую, изрыгающую ядовитый смог металлическую ленту, которая с лязганьем и рычанием ползла от перекрестка Блур-энд-Янг до самого Харбор-Фронта.

На сегодня у Григория было запланировано две встречи – с московским бизнесменом из “новых русских”, и инженером–оптиком из Омска. Оба были его давними клиентами. Работа с документами, банк, несколько звонков – так, день средней интенсивности. В три часа он не спеша пообедает, потом, в зависимости от результатов дня Григорий нанесет визит в свою “пещеру Алладина”. Закончив все свои дела, он пойдет на встречу с Великим Пустынником. Подумав об этом, Григорий слабо улыбнулся.

*******

Как всегда в это время, в конторе было вавилонское столпотворение. Две девочки-секретарши были уже на своем месте, хорошенькие, умело подмазанные, улыбчиво – неприступные. Секретарша Нормана Зингера Селин, высокая, эффектная блондинка лет тридцати, склонившись над черным деревянным столиком, заряжала внутренности копировальной машины бумагой. Увидев Григория, она ослепительно улыбнулась и помахала рукой, пропев “Ха-а-а-й Грегори-и-и-и!” Улыбнувшись в ответ, Григорий скользнул взглядом по ее стройной, ухоженной, хорошо тренированной фигурке с красивой линией бедер и небольшой, чуть выпяченной круглой попой – но так, чтобы Селин это заметила.

Первое время Григорий всерьез подумывал завести роман с этой шустрой молодкой франко-шведского происхождения. Она ему нравилась давно, и в свою очередь, Григорий нередко получал от нее знаки, неопровержимо свидетельствующие о том, что его ухаживания не остались бы без ответа. Но, хорошенько пораздумав, oн решил все-таки отказаться от этой затеи. Хрен их разберет, этих канадских полуженщин. Все помешаны на своих правах. Чуть что – не так посмотрел, не так слово сказал – сразу же в суд. О потрогать или погладить, не говоря уже о ласково похлопать – и думать не моги. Сожрут вместе с дерьмом.

Очень возможно, что Григорий был несправедлив к Селин. Но он привык к спокойной, налаженой жизни, и не искал лишних приключений. К тому же он до сих пор совсем не понимал и в глубине души побаивался сверэмансипированных канадских женщин. Совсем другое дело русская баба – и поболтать можно от души, и все остальное. Хотя, конечно, исключения бывают.

Раздевшись, Григорий прямиком “двинул” к себе. Будучи независимым иммиграционным консультантом, он на правах субаренды снимал у “Кригер, Зингер энд Теплицкий” небольшой офис – комнатку с видом на переулок. Помещение было тесноватым, но Григорию и этого было вполне достаточно. За эту комнатку он платил ежемесячно восемьсот долларов – совсем недорого, учитывая нынешние цены на квадратный фут служебных помещений в этой части города. Да еще налог на предпринимательскую деятельность, плюс три сотни Селин – она отвечала на телефонные звонки и разбиралась с его корреспонденцией. В общем, офис влетал Григорию в копеечку.

Своей секретарши у Григория не было. Да и на фиг не нужна была ему секретарша. Со всеми своими делами Григорий отлично справлялся сам. Вообще, он давно бы перенес работу домой, в свой удобный кабинет, но – и это роскошное здание класса ‘Би” в самом центре, и мелодичный голос Селин по телефону “Хай, офис мистера Гелфэнда, слушаю вас”, и золотистая табличка с его именем на двери – все это было данью необходимости. Хотя Григорий в большинстве случаев знакомился с клиентами по телефону или интернету и чаще всего видел их только после приезда в Торонто уже с твердым статусом – существовала еще одна небольшая, но чрезвычайно важная категория людей. Эти люди в основном и формировали ему поток клиентуры. У них были деньги. У них были обширные связи на всех уровнях. И они непременно желали получить за свои деньги определенные услуги именно так, как они себе это представляли.

Григорий не спеша принялся за работу. Он любил свое занятие, и был в нем неплохим специалистом. Во всяком случае, его практика росла. Он открыл папку с надписью “00134 Рогов”, и стал просматривать бумаги. Рогов был инженером–оптиком из Омска, удачно прошедшим все “круги ада” и приехавшим в Канаду всего неделю назад. Он должен был прийти в два тридцать.

На телефоне замигала красная лампочка и раздался приглушенный зуммер. Григорий привычным движением подхватил трубку.

– Грегори-и, а это тебя-а, – проворковал нежный голосок Сeлин, – звонят из Кишинефф. Соединять?

– Ага, – не думая брякнул Григорий. Голос Селин, ласковый, теплый, удивительно красивый, всегда действовал на него, как наркотик. В низу живота у него сразу же потеплело. А, может быть, в самом деле, чем черт не шутит?

В трубке щелкнуло, и Григорий услышал совсем другой голос, который он сейчас ожидал услышать меньше всего на свете. Это опять звонил “кузен”.

*******

“Кузен” Боря из Кишинева объявился совсем недавно. Если разобраться, то он был двоюродным племянником его тестя, то есть, приходился Григорию совсем никем. Отношения между “родственниками” всегда были натянутыми. В эмиграции Григорий давно уже свыкся с приятной мыслью, что больше никогда не увидит никого из многочисленной, злой, голодной родни своей жены.

“Кузен” вынырнул из небытия под Новый Год – с поздравлениями и пожеланиями всяческих благ. Оправившись от первого легкого шока, Григорий решил проигнорировать дальнейшие попытки сближения. Но Боря стал напоминать о себе звонками, присылал электронные письма, передавал привет через Марину – в общем, мелькал, не давая себя забыть. И наконец, сегодня утром “кузен” прямо попросил Григория о высылке приглашения — так, приехать, погостить недельку-две.

Григорий хорошо понимал, что это значит. Раз ступив на территорию Канады, этот цепкий малый, конечно же, никуда отсюда уже не уедет. Все пойдет по привычному сценарию: сначала Боря поселится у Григория (ну а где же еще?!), затем попросит у канадских властей убежища. “Сдавшись”, он немедленно, плотно и надолго присядет на государственное пособие. Затем ему надо будет подыскать работу, конечно же, оплачиваемую наличными. Естественно, техническую часть этого предприятия будет обеспечивать ему Григорий. Раньше “кузен” ни за что не выпустит Григория из своих когтистых лап. А ведь уверен же на все сто процентов, мерзавец, что все будет иммено так, подумал Григорий. Он как бы видел сейчас наглую циничную усмешку Бори, слышал его ненавистный вкрадчивый голос. Получив от Григория все, что ему нужно, “кузен” быстро забудет его. Если в душу еще не нагадит.

Покойница бабушка Песя Ефраимовна в таких случаях всегда говорила: “Таки если к нашему берегу что и прибьется, то все одно – то щепка, то говно”.

Сейчас Боря звонил по такому делу: предать Григорию свои паспортные данные, адрес и все остальное, необходимое для приглашения. Впрочем, сейчас он был краток; подчеркивая свое нежелание отнимать у Григория его драгоценное время, поспешил распрощаться, прочувствованно поблагодарив и пожелав всяческих благ.

Провалиться бы тебе с твоими пожеланиями да и родственниками тоже, подумал Григорий.

*******

По окончании визитов обоих клиентов, Григорий еще минут сорок работал с различными документами и вносил поправки в персональные файлы. Закончив эту часть работы, напечатав и отослав несколько электронных писем, он решил сделать небольшой перерыв и выпить кофе. Встав с крутящегося кресла, он направился в маленькое помещение, вернее, закуток, который находился около входа. Там, в огромной, затянутой синей фольгой кадке росло деревце эвкалипта, распространяя вокруг себя сильный, терпкий аромат. По углам закутка стояли два небольших холодильника. Первый, побольше, содержал в своих недрах еду сотрудников в целлофановых пакетах и пластиковых контейнерах. Второй, поменьше, с маленьким никелированным замочком на дверце, находился в безраздельном пользовании Арона Кригера, старшего компаньона и исполнительного вице-президента фирмы. Будучи правоверным евреем, Арон Кригер свои припасы кошерной пищи держал под замком. Холодильник же был освящен лично рабби Гинзбергом из Йоркской синагоги. Кроме того, в этой ослепительно белой комнатке находилась кофезаварочная машина, микроволновая печь, большой тостер и еще много различных приспособлений – руководство компании не скупилось на удобства для своих сотрудников. Григорий сварил себе кофе, добавил в чашку сгущенного молока. Из офиса, расположенного прямо напротив \’\’кухни\’\’, послышались звуки спора.

– Нет, нет и нет! Мы уже говорили об этом. Привлечение Питера Бэрка к этому делу ничего нам не даст в положительном аспекте. Он отличный адвокат. Я бы даже сказал, что он – адвокат номер один по корпоративным делам в этом вонючем Ричмонд-Хилле. Но, помилуйте, Рональд – он из конторы \’\’Эллиот, Бринер анд Вестерхольт\’\’. А они сейчас ведут ряд дел против некоторых наших клиентов, одним из которых и является мистер Морленд. То есть – это прямой конфликт интересов. Так что забудьте о Бэрке, Рон.

Это говорил Джеффри Спенсер Зингер – другой старший компаньон фирмы, адвокат, специализирующийся в частном гражданском праве. Продолжая говорить, он вышел из офиса в приемную, подошел к стенному шкафу, открыл его и снял с вешалки светло-серый зимний плащ. За ним семенил клиент – невзрачная личность лет пятидесяти.

Григорий втайне испытывал к Джеффри Зингеру что-то вроде завистливого восхищения. Зингер был доктором юридических наук, приходящим профессором двух университетов – Торонтского и Йоркского и считался одним из лучших эскпертов по гражданским и коммерческим судебным тяжбам. Это был высокий, гибкий мужчина лет сорока с небольшим, с властным взглядом холодных голубых глаз и чеканными чертами очень красивого лица. Его преждевременно поседевшие волосы были подстрижены коротким ежиком. Он состоял членом нескольких привилегированных клубов, его клиентами были самые крупные бизнесмены, известные артисты и некоторые политики. Он крепко знал свое дело и брал за свою работу соответственно – от шестиста до двух тысяч долларов в час, в зависимости от специфики. Его личные доходы исчислялись несколькими миллионами в год. Словом, он был олицетворением успеха в своей профессии. В то же самое время, если дело не относилось к работе, он был человеком крайне закрытым и малообщительным. К себе в фирме он не подпускал никого, даже Арона Кригера и Эдварда Теплицкого, ограничиваясь редкими совместными ланчами – раз в месяц, не чаще. С Григорием он был холодно-вежлив, но и только.

Продолжая говорить, Зингер открыл дверь и, не пропустив вперед клиента, вышел в коридор. Клиент робко пытался вставить хотя бы одно слово. Зингер продолжал давить интеллектом. У него был отличный голос – звучный, хорошо поставленный низкий баритон, изобилующий убедительными интонациями – настоящее оружие в зале суда. Мнение клиента его явно не интересовало.

– Как я уже сказал, это будет стоить мистеру Морленду полторы тысячи долларов в час плюс двенадцать тысяч за полный день в суде. Он должен понять, что тянуть с возбуждением дела не в его интересах, тут промедление смерти подобно, – слышался Григорию удаляющийся по коридору голос Джеффри Зингера, – и дайте ему понять, что цены за мои услуги окончательны и обсуждению не подлежат. Моя работа стоит именно столько, сколько я беру за нее. Поймите, здесь не фишмаркет – торговаться…

Тут Зингер завернул за угол, и его голос перестал быть слышим. Еще через пару секунд раздалось гудение лифта. \’\’Moлодец, так и надо, все правильно\’\’ – подумал Григорий. Интересно, смог бы он так себя вести с клиентами? Он вспомнил недавние визиты своих клиентов – сравнение явно не в его пользу. Твердости, твердости побольше, а то вожусь с ними, как с малыми детьми, подумал он, допивая кофе и ополоскивая чашку. Потом он засобирался в банк.

Отделение банка находилось на первом этаже здания, где помещалась компания. Совершив депозит на доверительный счет, Григорий перекинулся парой слов с банковским клерком – молоденькой симпатичной аргентинкой. Закончив с банком, он решил закругляться. Сегодня он управился даже быстрее, чем планировал. Дела были в основном закончены, оставалось только позвонить агенту по недвижимости. Немного поколебавшись, Григорий отложил звонок на завтра.

Аккуратно сложив бумаги и заперев их в сейф, Григорий посидел минуты две, уставясь на стаканчик с карандашами и ни о чем не думая. Затем он выключил компьютер, пересчитал сегодняшний гонорар, поставил телефон на автоответчик, оделся и, помахав девочкам на прощанье, вышел из офиса. Спускаясь вниз на лифте, он вдруг впервые подумал о том, что его брак с Мариной окончательно потерял всякий смысл.

*******

Усевшись на свое любимое место у окна, Григорий откинулся на спинку стула и с удовольствием осмотрелся по сторонам. Все было как обычно: длинный костлявый повар, суетящийся среди котлов в облаке пахучего пара, быстрые официантки с узким разрезом глаз, огромные аквариумы вдоль стен, с разной живностью: копошащимися на дне омарами, страшные клешни которых были перехвачены прочной синей лентой, змеевидными угрями и огромными неторопливыми карпами. И запах, пряный запах доброй харчевни – китайских блюд, пахучих соусов, острых приправ. В ресторане было очень шумно – он был довольно популярен среди местных “хуацяо”.

Эти недорогие китайские, индийские и итальянские ресторанчики были настоящей отрадой для Григория. Покушать он очень любил, и его удручала неспособность, а скорее, элементарное нежелание Марины нормально готовить. Поэтому Григорий уже несколько лет харчевался вне дома. На это он выделил себе небольшой бюджет: двести двадцать долларов в месяц, по десять долларов на каждое посещение. Накопившийся излишек Григорий использовал следующим образом: раз в месяц он ходил в шикарный ресторан. Но в будние дни он предпочитал ходить в буфет. Плотный обед из нескольких блюд здесь стоил семь-восемь долларов, заплатил – ешь сколько влезет, а остатки с собой уноси. Продукты здесь были явно контрабандного происхождения, потому цены были раза в два меньше, чем в обычных ресторанах такого уровня.

Улыбчивая девушка-официантка принесла и поставила перед Григорием на застеленный клеенкой стол небольшой глиняный чайничек с горячим зеленым чаем и небольшую чашечку. Для начала Григорий заказал большую пиалу огненного супа по фучжански – лапша с красным перцем, морскими гребешками и креветками. Затем дюжину жареных китайских пельменей с начинкой из свинины и различной зелени, цыпленка по-сычуаньски с рисом и овощами, и под конец – парового карпа с подливкой из черных бобов с чесноком и острым зеленым перцем. Неторопливо пообедав и выпив пару бутылочек некрепкого китайского пива, Григорий расплатился и вышел на улицу. Теперь ему предстояло сделать последний деловой визит на сегодня. Он направился в отделение банка, которое находилось там же, в Чайна-тауне. Это было отделение совсем другого банка, не того, где Григорий имел официальные счета. Наличные деньги он хранил в другом месте.

Одетый с иголочки, невысокий клерк-китаец с бесстрастным лицом провел Григория через длинный коридор в небольшую комнату, расположенную в недрах банка. Распахнув стальную дверь, он сделал Григорию жест: проходите, пожалуйста. Они оказались в помещении, стены которого представляли собой сплошные ряды маленьких прямоугольных стальных дверц. Клерк повертел особым ключом в нижней скважине дверцы под номером “657” и попрощавшись с Григорием, деликатно удалился, прикрыв за собой дверь.

Григорий вставил ключ в верхнюю скважину, крутанул два раза и потянул дверцу на себя. Она распахнулась и Григорий не без труда вытащил длинный, плоский ящик, выкрашенный в защитный цвет. Таких ящиков у Григория в городе было два. Деньги заначивать он начал сравнительно недавно – года полтора назад. Сознание того, что с этими деньгами он застрахован на “черный день”, согревало его и вселяло чувство уверенности в будущем. В общем итоге ему удалось отложить двадцать семь тысяч.

Григорий оттянул резинку на толстой пачке с местными долларами и затолкал за нее полученный сегодня от Рогова гонорар. Потом он задумчиво взвесил пачку на ладони, ощупал, огладил. Зачем-то понюхал. Слегка перегнув пачку, затрещал купюрами, как картами в колоде.

– Так мне везет или я все же умный? – с гордостью пробормотал он. Бережно положив пачку обратно в ящик, он закрыл его, затолкал в нишу и запер дверцу на ключ. Теперь все дела на сегодня были завершены. В животе у него приятно урчало. Это был хороший день. Побольше бы таких.

Выйдя из сабвея и неторопливо приближаясь к огромному зданию Королевского Музея, Григорий почувствовал в груди приятный холодок. Так он чувствовал себя всегда, когда собирался предпринять особого рода интимное действо, которое кроме него никто не смог бы понять и оценить. Сегодня у него была встреча с Великим Пустынником.

*******

Одна из многочисленных легенд о Великом Пустыннике гласила, что этот алмаз был описан в священных текстах задолго то того, как его обнаружил финикийский землекоп, приблизительно в девятом веке до нашей эры. Собственно, само имя “Великий Пустынник” он получил сравнительно недавно – около тысячи лет назад. До этого времени алмаз был известен под множеством разных имен, в зависимости от времени и страны пребывания. В свое время он принадлежал могущественнейшим людям Земли, но, по непонятной причине, долго ни в чьих руках не задерживался. Обработанный еще в библейские времена мастерами из Галилеи, алмаз какое-то время не покидал пределов Ближнего Востока. За пять сотен лет до Рождества Христова он попал в Вавилон, где и был впоследствии преподнесен вновь утвержденным сатрапом Мазеем Александру Македонскому.

После смерти всемирного императора камень некоторое время переходил из рук в руки. Точнее, кто мог, тот и пытался им завладеть, не останавливаясь ни перед чем. К этому времени за алмазом прочно утвердилась репутация чудодейственного камня. Среди сильных мира сего обладание алмазом стало считаться делом престижа.

********

В семьсот десятом году от начала новой эры над Пиренеями нависла невиданная доселе угроза. В зыбком мареве африканского побережья появилась и воздвиглась до небес колоссальная тень, к этому времени уже покрывшая собой весь Аравийский полуостров, Палестину, Сирию, Персию, часть Малой Азии, Египет и всю Северную Африку. Необозримые ряды опытных, закаленных в бесчисленных боях всадников Пророка вплотную придвинулись к Сеуте, последнему форпосту. Во главе армии стоял хитрый, жестокий и решительный Муса ибн-Нусайра, завоеватель северной Африки. Граф Хулиан, правитель Сеуты и Танжера, в свое время с честью выдержавший не одну битву с арабами, отлично понимал, что окончательное решение христианского вопроса на африканском средиземноморском побережье – дело нескольких месяцев, если не недель.

Глубоко вздохнув и сокрушенно разведя руками, граф принял единственно правильное в этой сложной ситуации решение. Белым голубем полетела тайная весточка во дворец мусульманского главнокомандующего. Обрадованный Муса немедленно откликнулся на неожиданное предложение. Негласная встреча завершилась к полному обоюдному удовлетворению. Пойдя навстречу пожеланиям грозного наместника и открыв арабам ворота Сеуты, граф Хулиан был щедро вознагражден – oн полностью сохранил свою власть и привилегии. Получив от благодарных завоевателей твердую гарантию будущего благополучия, граф не стал мелочиться. Зная до тонкостей военно-политическую ситуацию в Испании и страстно ненавидящий своего сюзерена, вестготского короля Родериха, он фактически сдал Испанию своему новому другу и покровителю Мусе. За эту услугу Муса подарил Хулиану то, чем он дорожил больше всего на свете – алмаз несравненной красоты.

Но дружба политиков изменчива, как настроение красивой женщины. Поэтому, вдоволь налюбовавшись на сияние алмаза, о свойствах которого он был хорошо осведомлен, Хулиан подарил его победоносному Тарику ибн-Зияду – будущему завоевателю Испании, под чье непосредственное влияние и покровительство граф попал сразу же после арабской оккупации Сеуты и Танжера. Он не прогадал – новый наместник оказался более чем доволен подарком и в свою очередь сделал все возможное для поднятия акций Хулиана как можно выше.

Но владение камнем не принесло прославленному полководцу удачи и возможности спокойно повластвовать в неожиданно легко захваченной им сказочной стране. Неожиданно он был лишен всех своих должностей и отозван халифом в Багдад — для последующей опалы и бесславной смерти. Халиф не прощал своим подчиненным славы и популярности.

Алмаз перешел в другие руки. Ему предстояла долгая жизнь в Испании – более четырех веков…

Примерно через сто лет после того, как Тарик получил его в подарок от графа Хулиана, алмаз был вставлен в центр специально изготовленного креста из слоновой кости, оправлен в золото и искусно окружен многочисленными драгоценными собратьями, призванными подчеркнуть и оттенить его красоту, а может быть, и не только для этого. Теперь он находился в середине креста, что дало повод христианским теологам того времени для множества теоретических умозаключений.

***********

Два с половиной века спустя Великий Пустынник был показан Авицеброну из Малаги, невысокому человеку с неприметной внешностью и спокойными, проницательными глазами. Авицеброн заслуженно считался одним из мудрейших людей в Испании. Несмотря на свою молодость – в ту пору ему еще не было сорока, прогремевший благодаря своим философским трудам по всему средневековому миру, Авицеброн был широко известен и почитаем как просветленный мистик и великий посвященный. Приглашенный для консультации во дворец правителя Гранады, он долго и внимательно рассматривал крест и алмаз. Затем, положив крест перед собой, мудрец спросил султана:

– Что великий султан желает знать об этом кресте?

– А что бы вы могли рассказать о нем? – вопросом на вопрос ответил владыка Гранады.

– Существует несколько аспектов этого креста. Сначала – явный аспект. Мы видим алмаз в центре, и много различных драгоценных камней вокруг. Это все – цвета радуги, солнечного спектра. Цветов всего семь, это основные цвета. Цифра семь считается магической. Все в природе связано с этой цифрой. Семь основных природных цветов, семь тонов в музыке, семь дней в неделе и так далее. Она считается числом благодати. Это все связано с существованием семи небес во Вселенной.

– Я вас не совсем понимаю — молвил султан.

– Семь небес – это как бы семь измерений. Считается, что и человек должен пройти семь небес, то есть ступеней развития, пока не дойдет до совершенства. Совершенство здесь олицетворяет алмаз. Мы видим на нем восемь граней. Восемь – это не просто цифра после семи, это следующая ступень, ступень туда, где более не действуют земные законы.

– Как это понимать — не действуют? Например…

– Например, там нет времени. Там нет пространства. Там нет разделения на \’\’я\’\’ и \’\’ты\’\’. Tам нет смерти.

– Так. Значит ли это, что цвета принадлежат земной жизни, а бесцветность – вечности?

– Великий султан совершенно прав. Семь цветов – это уровни развития человека. Пока человек обладает определенными свойствами, он все еще не свободен от обусловленности и недостатков. Он все еще несовершенен. Каждый цвет соответствует характеру недостатков. Красный – самый низший уровень характеризуется наличием неконтролируемых желаний, таких, как похоть, жадность, алчность, скупость, злоба, мстительность и так далее. На этом уровне человек даже не видит своих недостатков, он является их бессознательным рабом. Оранжевый цвет— это осознание своих недостатков и начало борьбы с ними. Желтый цвет символизирует болеее глубокое осознание недостатков и первые успехи в движении к Абсолюту. Эти три цвета – низшие. Высшие ступени начинаются с зеленого цвета, это – большой успех. В этой стадии человек уже оторвался от своего низшего \’\’я\’\’. Его поступками больше не движет эгоизм. Это-первая ступень достижения реального бессмертия. Голубой, синий и особенно фиолетовый – это разные ступени совершенства. На седьмой ступени человек окончательно сливается с Абсолютом. Восемь – это Абсолют, бесцветность. Это полное отсутствие низших, земных свойств. Это и есть Бог, Бесконечность, которая создает различные формы силой своего желания и намерения. Человек, достигший седьмой ступени, является свободным в рамках Высшей воли. Такой человек более не существует. Он достиг наивысшего уровня развития, возможного для людей. Для него нет ничего, кроме Божьей воли. Через таких проводников своей воли Всевышний управляет событиями на Земле.

– То есть, если я вас понял правильно, крест — это своего рода анаграмма? Шифр?

– Да, и не только. Одна из функций креста – он указывает человеку степень его способности, его дарования, если угодно. Степень потенциальной близости к Богу.

Собеседники немного помолчали, глядя на крест.

– Вы вот сказали – видимый аспект, – промолвил султан. – Значит существуют еще и другие?

Авицеброн помолчал. Затем он заговорил, медленно и веско.

– Схема вещей незыблема. Она имеет свои законы, нарушать которые никому не дано. Каждая вещь, даже самая маленькая и незначительная с виду, имеет в этой схеме свое время и свое место. – Помолчав, Авицеброн тихо добавил, – Но главное даже не в этом. Боюсь, этот камень не используется по на значению. И он принесет еще много горя тем, кто им будет владеть.

– Что вы имеете в виду?

– Владеть им нельзя. Он был послан человечеству по совсем другой причине. У этого камня есть своя функция. Это слишком большая, слишком значительная вещь даже для короля или императора… – после небольшой паузы Авицеброн добавил, – или султана.

Султан приподнял левую бровь. Конечно, Авицеброн был великий человек. Но позволять себе такие вольности…

– Да простит меня блистательный владыка, но я повторю еще раз. Камень не должен находиться в частных руках. Не имеет значения, кто им владеет. Потому что основные мотивы людей – это не помощь ближнему, не желание переделать мир в лучшую сторону, и не бескорыстие. Имя этим мотивам – алчность, тщеславие и желание властвовать. Потому тот, кто владеет этим алмазом, играет с огнем. Сказанное не относится лично к великому султану. – После небольшой паузы добавил философ.

В зале повисло тяжелое молчание. Затем султан, пересилив гнев, бросил:

– Объяснитесь. Только прежде чем ответить мне, хорошенько подумайте. Будьте осторожны в своих словах.

– Сиятельному султану не нужно беспокоиться обо мне, – улыбнулся Авицеброн, – я всегда осторожен. А отвечу я так, как считаю нужным, потому что султан послал за мной, желая знать правду. Султан не желает, чтобы ему рассказывали сказки. Не так ли, великий султан? – с этими словами Авицеброн неожиданно поднял взгляд и посмотрел султану прямо в глаза.

Властелин Гранады был сильным человеком. Мало кто смел глядеть ему в глаза в минуты его гнева. Но сейчас он почувствовал что имеет дело с человеком гораздо сильнее себя. Неизмеримо сильнее. Огромные, светло-серые глаза Авицеброна с крупными зрачками излучали странную энергию. Они одновременно притягивали и отталкивали, буравили насквозь, и не было никакой возможности этот взгляд выдержать. И отвести взгляд султан тоже не мог. Что за чертовщина… его ладони покрылись липким потом, дыхание стало прерывистым. Против своей воли султан кивнул.

– Я постараюсь быть кратким и не отнимать у султана его драгоценное время. – Авицеброн вновь устремил взгляд на крест, – насколько мне известно, людям, владевшим этим камнем, он не принес ни счастья или особой удачи – как раз наоборот. На это есть серьезная причина. У этого камня есть свое, особенное назначение. Он должен или принадлежать людям, или никому. Он несет особого рода энергию, можете понимать ее как провозвестие. Это – послание роду человеческому. И этот камень будет нести это послание до тех пор, пока на Земле живут люди. Это послание старается пробиться через людскую глупость и косность. Бывают времена, когда люди воспринимают знание легко, и оно приносит большую пользу. Иногда, по разнообразным причинам, распространение знания бывает затруднено. Это время скоро настанет – в Андалусию идут закованные в сталь люди с Севера. И, когда они придут, тогда станет намного хуже. Стократ хуже. Такое состояние дел продлится довольно долго. Может быть, сотни лет. Но придет настоящее время и для этого камня. Человечество должно окончательно принять Божье провозвестие – или погибнуть. В то время алмаз должен сыграть свою роль, как один из инструментов ниспосланных Богом для человека.

Султан молчал, стараясь переварить услышанное. Авицеброн улыбнулся своей печальной улыбкой.

– Я к тому веду, что никто не может владеть этим алмазом без риска сгореть в его пламени. Все несчасться, произошедшие с его предыдущими владельцами – результат несоответствия смешных и ничтожных человеческих желаний с волей Господней. Я бы рекомендовал великому султану либо избавиться от камня, либо спрятать его подальше от людских глаз, до поры до времени.

– А когда это время настанет? – глухо спросил правитель Гранады.

Глаза Авицеброна хитро блеснули.

– То известно только Всевышнему Аллаху, да пошлет Он великому владыке долгие годы, мир и победу над врагом. – Мудрец поклонился султану.

********

Вскоре Авицеброн навсегда уехал из Гранады в Валенсию, где и провел последние годы своей жизни, а Великий Пустынник волей судьбы вскоре опять очутился на Ближнем Востоке. Но предупреждение мудреца продолжало жить и действовать через поколения.

В конце двенадцатого века, во время захвата Акры англо-французскими союзными войсками крестоносцев под командованием Ричарда Львиное Сердце и Филиппа-Августа, крестом завладел командир отряда тяжеловооруженной конницы тамплиеров Бертран де Перигор. Он завернул его в кусок церковной парчи и на боевом корабле доставил во Францию. Несмотря на неоднократные предупреждения друзей и соратников по Ордену (с ним беседовал даже сам Великий Магистр), Бертран де Перигор подал в отставку и увез крест в свое родовое поместье, сделав его фамильной реликвией.

Вскоре информация просочилась ко двору французского короля Филиппа-Августа и, через несколько месяцев де Перигор, охотясь в своих угодьях, погиб при невыясненных обстоятельствах, не исключавших случайное убийство. Спустя несколько часов после похорон имущество Бертрана де Перигора было конфисковано королевской властью. Но при описи имущества крест найден не был. Обстоятельства таинственной пропажи, также как и гибели тамплиера, остались невыясненными.

Так или иначе, но с тех пор крест предположительно находился в Ордене. Проверить это не представлялось возможным, но само предположение породило множество сплетен. Говорили, что храмовники использовали силу креста для черной магии. Говорили, что именно крест и помог тамплиерам в приобретении их огромного влияния и несметных богатств. Говорили, что с помощью своей практически неограниченной финансовой мощи тамплиеры контролируют почти все аристократические семьи основных европейских стран и, рано или поздно захватят власть во всей Европе.

В 1285 году королем Франции стал Филипп IV Красивый. В 1307 году, после более чем двадцати лет борьбы с храмовниками, Орден был окончательно ликвидирован, его имущество поступило в государственную казну Франции. Крест наконец-то попал в королевские руки.

Было ли это основной причиной, или этому способствовали другие события, но факт остается фактом – прямая ветвь династии Капетингов, бессменно управлявшая Францией в течение более трех столетий, прекратила свое существование через пару десятков лет после описываемых событий…

В тысячу шестьсот пятьдесят пятом году крест попал в руки архиепископа Парижского, человека на редкость умного и дальновидного. Сразу же поняв назначение креста и памятуя слова, сказанные Авицеброном, архиепископ, после долгого и мучительного размышления, принял решение. Он поместил крест в потайную нишу в одном из монастырей, входивших в его епархию, прекратив всяческий доступ людей к нему. Кроме самого архиепископа, об этом знали два или три надежных человека.

Почти полтора века провел Великий Пустынник в наглухо запертом каменном мешке, пока не был извлечен оттуда во время Великой Французской революции. Дальнейшая судьба его была неизвестна. Некоторые утверждали, что крест был разобран на отдельные камни, а сам проклятый алмаз был распилен и продан по частям, хотя точно никто ничего не знал. Но, несмотря на все догадки и прогнозы, в начале шестидесятых годов нашего века Великий Пустынник неожиданно вынырнул из небытия. По поручению анонимного владельца, крест, несмотря на активный протест католической церкви, уже почти сорок лет странствовал по всему миру в сопровождении мощной охраны, вызывая повсеместный ажиотаж и принося огромные прибыли.

*******

Выставка, организованная одной из британских фирм, уже несколько недель будоражила умы любителей древности. Огромные рекламные щиты, вывешенные по всему городу, возвещали:

ВПЕРВЫЕ В ТОРОНТО – ВЕЛИКИЙ ПУСТЫННИК – ГЛАВНАЯ ЭКСПОЗИЦИЯ УХОДЯЩЕГО ВЕКА – ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ СТОЛЕТИЙ СМОТРЯТ ВАМ В ГЛАЗА – НЕ УПУСТИТЕ СВОЕГО ШАНСА!!!

Несмотря на годовой пропуск, Григорий доплатил одиннадцать долларов, взял билет и, сдав в гардероб теплую куртку из темно-красной кожи, шапку и шарф, прошел мимо контролера в главный зал музея.

От знающих людей Григорию доводилось слышать, что крест представляет собой одно из немногих сохранившихся на земле предметов искусства, созданных с определенной целью и по этой причине имеющих особые свойства. Видевшие крест говорили, что Великий Пустынник имеет способность изменять людей, что он заставляет человека встретиться с самим собой, показать, чего человек стоит в действительности. Кроме того говорили, что крест имеeт еще одно свойство – заставлять человека действовать в точном соответствии с тем, чего требует его сокровенная природа.

Но подробностей почему-то никто не хотел рассказывать.

Григорий вырос стопроцентным материалистом, и он не верил в эти россказни, сильно смахивающие на сплетни, сочиняемые в определенных целях. Рассказы людей о якобы совершенных ими путешествиях во время клинической смерти, сбывшиеся сновидения, определение судьбы по ладони, гадание на картах и кофейной гуще, и прочая полумистическая дребедень – про себя он называл это “херомантией”, относясь ко всему подобному с долей здорового скептицизма. Но на выставку Григорий все-таки решил пойти. О Великом Пустыннике он знал давно, еще из книг по истории, и не хотел упускать возможности увидеть то, о чем он так много читал и слышал. Тем более, что вполне серьезные люди писали о том, что крест этот – не что иное, как закодированное послание человечеству. Словом, Григорий был заинтригован в достаточной степени.

*******

Поднявшись по эскалатору на второй этаж, Григорий медленно прошелся вдоль древнеегипетской экспозиции, как бы приветствуя давних своих друзей. Больше всего он любил бывать здесь, где в огромных, по-музейному скупо освещенных залах были собраны экспонаты античного мира. Он прогулялся минут десять в древнегреческом секторе, заглянул к этрускам и римлянам. Он очень любил такие минуты, он как бы погружался в древний, давно ушедший в небытие мир, разрозненные осколки которого сейчас глядели на него с обитых темно-зеленой материей стендов.

Чем древнее, тем лучше, думал он. Тем проще, свободнее, изящнее, непринужденнее. С некоторых пор он стал понимать, что его любовь к миру древнему была своего рода попыткой убежать от мира настоящего, так им нелюбимого.

Погуляв таким образом минут пятнадцать, Григорий двинулся в сторону выставки. Предъявив билет на входе и получив назад корешок вместе со стандартным “Проходите пожалуйста, сэр”, Григорий пристроился в хвост довольно длинной очереди. Как в Мавзолеe – мелькнула у него мысль, заставившая его улыбнуться. Два рослых охранника стояли по бокам стенда, еще двое стояли чуть поодаль, следя, чтобы не было толчеи. Люди подходили к стенду, некоторое время внимательно рассматривали то, что находилось перед ними, и в задумчивости отходили восвояси. На осмотр было отпущено не более одной минуты. Фотографировать и снимать на камеру было категорически запрещeнo. Дождавшись своей очереди, Григорий с пятью другими посетителями был допущен к стенду.

За толстым бронированным стеклом, в глубокой нише на ложе из темно-синего бархата, ярко, но мягко и искусно освещенный со всех сторон рассеянными лучами невидимых посетителю матовых ламп, находился он – знаменитый крест, ради возможности увидеть который уже много лет миллионы посетителей наводняли залы знаменитейших музеев мира.

Крест оказался немного меньше, чем Григорий его представлял себе – примерно сорок на сорок. Он был сделан из слоновой кости, не совсем обычной формы – с абсолютно равными по длине вертикальной и поперечной перекладинами. Но что моментально бросилось Григорию в глаза – это восьмиугольник, расположенный в центре креста и состоящий сплошь из драгоценных камней различной величины, цвета и формы. Арабская вязь опоясывала октагон по краям, перемежаясь с малопонятными символами. Григорий немного разбирался в геммологии, но даже приблизительно он не смог бы оценить то, что увидел.

Камни – рубины, бериллы оранжевые, бериллы желтые, зеленовато-желтые хризобериллы, темно-зеленые изумруды, аквамарины, сапфиры всех оттенков – от небесно голубого до темно-синего, фиолетовые аметисты – как бы мягко наплывали друг на друга, в то же время создавая необычайно четкую картину полной цветовой гаммы солнечного спектра. В самом центре, переливаясь миллионами ярчайших оттенков, сверкал бриллиант – восьмигранник невиданных размеров и чистоты.

Сердце Григория вдруг сильно забилось. С полминуты он стоял как вкопанный, водя глазами по кресту, не в силах оторваться от величественного созвучия сверкающих камней, испускавших странную энергию. В этой картине присутствовала особого рода гармония – ничего подобного Григорию не доводилось видеть до настоящего момента.

Потом с Григорием произошло что-то странное. Давно забытое, и в то же время необыкновенно знакомое ощущение волной прошло по его телу, моментально покрывшемся “гусиной кожей”. Несколько мгновений Григорий пытался определить это воспоминание, но затем, повинуясь внутреннему позыву, просто отдался потоку ощущений. Происходившее с ним было настолько необычным, что ему показалось, что он бредит. Мысли напрочь исчезли из головы. Время остановилось.

Все впечатления особого рода, все мысли, чувства, все случаи, происшедшие с ним, которые имели хотя бы мало-мальски важное значение в его жизни, все то, что незримо откладывалось в его подсознании годами и десятилетиями, вдруг схваченное и собранное вместе мощным магнитом, превратилось в одно целое.
Вся жизнь Григория развернулась перед ним веером – и он увидел и почувствовал все сразу. Вернее, это почувствовал некто, который сейчас занял его, Григория, место. Что это было, Григорий не смог бы обяснить. Это походило на своего рода откровение, озарение, подобное всплеску яркого света.

Кто-то уносил его прочь из этой жизни, полной разочарований, боли, неосуществимых желаний и несбывшихся надежд. С каждым мгновением, с каждым вздохом его, Григория, становилось все меньше и меньше – того самого Григория, который тайно, по-воровски убегал по утрам из собственного дома. Того Григория, который так любил обжираться в дешевых китайских и итальянских забегаловках. Того Григория, который совсем недавно испытывал восхищение самим собой, стоя около ящичка с заначенными деньгами. Который испытывал болезненный комплекс неполноценности перед чужим ему человеком, находящимся на другом конце земного шара.

Григорий стоял как вкопанный, не замечая ничего вокруг себя, ничего не видя и не слыша. Все его внимание было направлено на артефакт – он старался впитать в себя как можно больше исходившей от сверкающих камней мощной живительной энергии. В то же самое время Григорий очень ясно чувствовал присутствие того, другого – того, кто не имел имени и никогда не проявлял себя явно в обычной жизни. Но сейчас именно он, а не Григорий, смог услышать зов, исходящий от Великого Пустынника, и откликнуться на него.

Сознание Григория без малейшего напряжения его воли подробно фиксировало мельчайшие детали – дрожащий отблеск густо-кровавого оттенка, мельчайшая выщерблина на потемневшей от времени гладкой поверхности креста, сложные золотые узоры, странные знаки. Хрустально-прозрачная зеленоватая легкость, плавно перетекающая через искрящуюся лазурь в глубочайшую синеву, тайным языком сообщала неуловимую связь между земными религиями и верованиями людей. Эта связь и была его сокровенной сутью, сутью креста. Где-то и когда-то прочитанные, непонятые и давно позабытые строки “Пролетят многие годы, и пройдут муки, исчезнут страдания и уйдут тени, и тогда после цвета придет к тебе бесцветность” вдруг вспыхнули в его мозгу, озаренные иным светом – светом понимания…

*******

…почувствовал легкие толчки чем-то твердым в плечо. Колеблющаяся древняя связь веков прервалась. Григорий обернулся и увидел рядом с собой огромного охранника, который пристально на него смотрел.

– Сэр, – как бы издалека услышал Григорий низкий голос, негромко говорящий с британским акцентом, – сэр, мне кажется, вам пора. Другие посетители ждут своей очереди, сэр.

Григорий дико оглянулся и увидел, вернее, почувствовал, в полумраке огромного помещения сотни направленных на него любопытных глаз. Людей, которые вместе с ним прошли к стенду, уже не было рядом. Наверное, его поведение было не совсем обычным, потому что второй охранник придвинулся поближе.

– Э – э- э… да, да, конечно, – хрипло произнес Григорий, не совсем соображая, что он говорит, – я понимаю. Вы правы. Вы знаете… извините… я, наверное, пойду.

– Конечно, сэр. – Без всякого выражения произнес охранник, который стоял подальше.

Посмотрев на крест в последний раз, Григорий поспешно покинул место перед стендом, едва не повалив при этом стоящую около стенда информационную доску. В очереди послышались приглушенные смешки. Григорий явственно расслышал что кто-то проговорил с шутливо-сочувственными интонациями “Вот вам, пожалуйста, еще один”.

Григорий ускорил шаги. Он шел как пьяный, размахивая руками и что-то бормоча про себя. Люди оглядывались ему вслед.

**********

Окончательно он пришел в себя только на улице, услышав знакомые, привычные звуки большого города, уловив запах выхлопных газов, сигаретного дыма и чад жареных на решетке колбасок, идущего от расположенной поблизости передвижной палатки, где хмурый небритый португалец орудовал у жаровни. Там, стоя около цепочки чахлых кустиков, он попытался осознать происшедшее с ним. Но сосредоточиться не удавалось из-за шума. Покинув скверик, Григорий направился в табачный магазин, расположенный поблизости. Вообще-то он уже давно не курил, но сейчас чувствовал неодолимую потребность в сигарете. Расплатившись с продавцом, он пошел в небольшой парк, примыкавший к основному зданию музея. Ему нужно было некоторое время, чтобы разобраться в том, что произошло.

Усевшись на скамейку, он закурил и глубоко задумался. Но сидеть было холодно, и Григорий начал расхаживать взад и вперед по мощеной белым камнем дорожке. Сколько же он успел пережить и понять за этот ничтожный отрезок времени, за одну-две минуты?

Если правда то, что крест имеет свойство показывать уровень восприимчивости человека к особого рода влияниям, то Григорий эту способность явно имел. Сегодня он безошибочно, хотя и совершенно неожиданно для самого себя убедился в том, что обладает пониманием, во всяком случае, способностью к пониманию. Это было понимание совсем другого сорта, не такое, которого можно достичь многократными заучиваниями или интеллектуальными поисками. Скорее, все это связано с эмоциями, или… с чем же еще оно связано?

Или оно есть, или же его нет, вот в чем штука. Что это вообще такое, он не смог бы определить. Отчим не поощрял таких вещей. Так и рос Григорий, и с каждым годом его истинная сущность покрывалась новым слоем лжи и невежества, которое называлось знанием и жизненным опытом…

Впечатление, недавно полученное им, начало потихоньку тускнеть. Импульс терял силу и образ утрачивал свою остроту, мелочи быстро исчезали из памяти, оставляя смазанный, неяркий след.

Григорий встал со скамейки и пошел из парка – неторопливо бродить по тихим улочкам университетского городка. Идти домой ему совсем не хотелось. Сама мысль о том, кого он там увидит, вызвала у него болезненные спазмы в желудке.

Вдруг с острой, ранее не испытанной тоской он подумал, как хорошо ему бы жилось одному, без Марины. Зачем это все ему было надо? Ехать сюда, мыть тарелки, таскать мешки, красить, штукатурить, крутить баранку…

Да, да – ему повезло, он выбился, буквально выцарапался на поверхность, имеет налаженный бизнес, почти выкупленный дом, хорошую машину, семью (ха!), жизнь его протекает без видимых проблем. Но счастлив ли он? Он напряженно работает, рискует, зарабатывает неплохие деньги – и зачем? Чтобы кормить и содержать женщину, которая его совсем не любит. Да сдохни он завтра – если она и заплачет, то не о нем, а о той сытой, комфортной жизни, которую он ей обеспечивал. О теще и разговора нет – та только обрадуется…

“Господи, как же я завяз” – с тоской подумал Григорий.

А что, если послать все это к чертовой матери – раз и навсегда? С женой они уже давно живут собственными жизнями, в семье от нее проку, как от покойницы. И детей у них нет, и скорее всего, уже не будет. Что же их связывает? Привычка? Зависимость? Выгода?

Годы и годы, и впереди одно и то же, похожие друг на друга дни, вечера… на хрена ему сдалась такая жизнь?

Вдруг Григорий обнаружил, что забрел слишком далеко – улица была ему незнакома, раньше он никогда здесь не был. Оглядевшись по сторонам, он увидел в конце улицы небольшой скверик с детской площадкой, и медленно пошел туда. Усевшись на скамейку в скверике, он закурил.

Он еще сравнительно молод, здоров физически и психически. У него еще есть время для поисков. Когда-то, совсем молодым, он втайне от всех мечтал найти именно это – непонятное, сокровенное, вечное. Да, мечтал… мечтал… домечтался. Разжирел, обрюзг, боится собственной жены.

Для того, чтобы начать, нужна большая свобода – внутренняя, в первую очередь. Да и от всего остального не мешало бы избавиться. Ярмо на шее… ну, так и быть посему, решил он.

Но, приняв решение, он почувствовал себя выбитым из привычной колеи. Легко сказать – послал подальше. А потом что будет?

Потом? А ничего. Просто вся его прежняя жизнь пойдет прахом. Только сейчас Григорий понял, до какой степени он привык ко всему этому. Все было таким близким и привычным – дом, жена, те места, которые он посещал с Мариной. Хорошая или плохая, трудная или нет – это была его жизнь. Привык, конечно привык…

А с другой стороны – а что, собственно, он будет искать? Истину? А можно ли называть то, что он испытал сегодня, истиной? А что это вообще такое? Сейчас он хорошо понимал, что эти поиски потребуют от него многого, очень многого. Деньги в боксе, обильная жратва в кабаках, жена с ее жадной, потребительской натурой – это все то, чему там нет места.

В душу Григория постепенно закралось ощущение потери. Все вещи придется начинать с самого начала. Но прежде всего – надо будет рвать те связи, которые крепче всего держат его, Григория, в бессмысленном круговороте этой жизни. А хватит ли у него сил для этого? Решимости? Мужества?

Ему придется добровольно отказаться от многих вещей – от всего, к чему он успел так крепко привязаться, что успело прорасти в нем, подобно корням столетнего дерева и превратилось в его неотемлемую часть. А таких вещей – очень много. Это – фактически, вся его жизнь. Так и придется ему жить дальше – выискивать в себе эти струны, и найдя – рвать, с натугой, болью, кровью.

И как смешно, как нелепо это бы не звучало – никогда больше ему не доведется основательно, от души поесть в любимом ресторанчике. Плотно набить обильной жратвой свое нежно любимое чрево.

Григорий сидел на скамейке, уже не замечая холода. В первый раз за много лет ему было по-настоящему плохо.

Как-никак, а они с Мариной успели крепко привыкнуть друг к другу. Может быть, все утрясется – баба она, в общем, не злая. К ней нужен подход – а много ли он себя этим беспокоил? В одном только не может быть двух мнений – теща. Спровадить к чертовой матери, и чем скорее, тем лучше. В общем – надо все тщательно обмыслить, а потом действовать. Сейчас думать он был не в состоянии. Пережитое потрясение чрезвычайно утомило его.

Григорий взглянул на часы. Ого, половина восьмого. Два с лишним часа просидел и проходил он, не замечая летящих минут. И полпачки выкурить успел – вон сколько окурков вокруг валяется. Странные сегодня вещи происходят со временем, промелькнуло у него в голове. Он поднялся со скамейки и побрел по направлению к ближайшей станции сабвея.

*******

– Ты знаешь, у Цирульниковых собачку украли. Такой ужас. Алекс весь город обегал, всех на ноги поднял – и ничего. Ты представляешь? Пропала бедненькая собачонка.

Марина вздохнула и глубоко затянулась длинной тонкой сигаретой. Про себя Григорий отметил, как она постарела за последний год. Потолстела, на шее явно обозначились складки, черты лица изменились, погрубели. В волосах появились седые нити. Еще годика три или четыре – и все, приехали. Домохозяйка средних лет. Его вдруг буквально пронзило острое чувствo жалости и участия к ней. Если он ее бросит, то что же с ней будет?

– Вообще, у них последнее время все наперекосяк идет. Леня, их старший, совсем уже налево пошел – мне Кларочка говорила, травку покуривает. С такими же балбесами, дружками из колледжа. Бедная Люська. Я с ней говорила часа полтора, и все это время она проревела, как белуга. Я сама изнервничалась, голова болит, прямо ужас как…

Подойдя к жене, Григорий тихонько поцеловал ее в затылок и, прижавшись к ней, постоял так несколько мгновений. Марина удивленно посмотрела на него.

Вымыв руки и переодевшись в домашнее, он прошел в кабинет, опустился в кресло и несколько минут сидел, закрыв глаза. Да, легко сказать – взял и послал. Кажется, он не из тех, кто может это сделать так просто – взять и послать. Не та закваска, не та…

Как повелось в последние годы, ужин он приготовил себе сам – хлеб, масло, сыр, колбаса, чай. Жена с тещей предпочитали ужинать до его прихода, частенько заказывая еду на дом.

Евгения Константиновна искоса неодобрительно следила за тем, как он ест. Поэтому Григорий постарался побыстрее закончить ужин. Он не стал делать себе третьего бутерброда, быстро допил чай и отнес грязную посуду в посудомоечную машину. Он давно уже приучил себя не есть вволю в присутствии тещи.

Вскоре теща ушла к себе в спальню. Минут через двадцать ушла спать и Марина. Оставшись в гостиной один, Григорий выключил телевизор, подошел к стеклянной двери на балкон и некоторое время, не отрываясь, смотрел на огромную неоновую надпись “UNIVERSAL DRUG – MART” над входом в фармацевтический магазин. К вечеру неожиданно потеплело, пошел дождь, и сейчас асфальт жирно сверкал под светом уличных фонарей. Григорий почувствовал давящую усталость.

Улегшись на диван, он развернул сегодняшнюю русскую газету и принялся за чтение. В гостиной было темновато. Приподнявшись, он подкрутил рифленое колесико настенной лампы.

В мире все было без особых изменений. Дети торонтского мэра подавали в суд на своего нерадивого папашу. Главный редактор газеты в очередной раз разражался гневно–иронической статьей против канадского правительства. “Хорошо известная в Армении, Израиле и Канаде прорицательница Седа” приглашала всех желающих узнать свою судьбу за уполовиненную цену. Финансовый консультатнт Арнольд Менделевич гарантировал максимум прибыли при минимуме вложений.

Мысли Григория стали мешаться. Он аккуратно сложил газету, перебросил ее на кресло, уменьшил свет, лег и укрылся теплым пуховым пледом до подбородка. Поерзал немного, устраиваясь поудобнее. В доме было тихо, только из-за неплотно прикрытой двери на балкон время от времени доносился негромкий шелест проезжающих далеко внизу под дождем автомобилей. Мягкое, приглушенное освещение, идущее от лампы, напомнило ему о сегодняшнем посещении музея. В засыпающем мозгу Григория промелькнула мысль об артефакте, вызвавшая сейчас тоскливые, неприятные ощущения – смесь стыда и ноющее чувство вины за какие-то невыполненные обязательства. Григорий вздохнул, отогнал назойливые мысли и погрузился в сон.

ПРИМЕЧАНИЕ

Авицеброн из Малаги – Соломон Бен Иехуда Бен Гебироль (араб. Джабриоль, прим. 1020 — 1058 или 1070), еврейский философ – мистик, моралист, религиозный поэт. Один из крупнейших мыслителей средневековья, оставивший после себя значительное количество философских и поэтических трудов. Учение Авицеброна гармонично объединило в себе неоплатонические доктрины со Старым Заветом. Самая знаменитая доктрина Авицеброна – об универсальности материи. В ней философ развивал идею о безусловной материальности всех вещей во Вселенной, и Бога, как первопричины всего сущего. По Авицеброну, все материальные вещи имеют форму и различаются только по своей природе и назначению. Авицеброн написал множество поэм на иврите и на арабском, и считался одним из выдающихся поэтов Испании. В то же самое время Авицеброн был первым еврейским мыслителем средневекового Запада, самостоятельно разработавшим законченную философскую систему.

Давид Ансари

Коллаж newcaucasus.com

ПОДЕЛИТЬСЯ