– Как вы расцениваете действия абхазской и грузинской сторон в период перед началом августовского конфликта?
– На мой взгляд, грузинские политики в своих действиях постоянно отставали на шаг от действительности. Например, подписание договора о ненападении следовало бы предложить гораздо раньше, чем летом 2008 года.
– Что вы можете сказать о роли международных посредников в конфликте?
– Я думаю, что международные посредники должны были проявить большую настойчивость. Им следовало убедить стороны пойти на определенные компромиссы. В частности, правительству Грузии следовало пойти на непопулярные шаги, которые, конечно, могли вызвать недовольство в обществе, но со временем такие действия принесли бы положительный результат. Так же и международным посредникам следовало быть более твердыми. Я беседовал со многими дипломатами и международными чиновниками. У меня создалось впечатление, что большинство из них правильно понимали ситуацию и искренне желали что-то сделать, но у них была общая установка – не нажимать на независимое государство, чтобы это не было воспринято как вмешательство во внутренние дела. Однако если бы более настойчиво звучали предложения международного сообщества к поиску компромиссов, скажем, о создании федеративного или союзного государства, то, возможно, мы бы избежали войны в августе прошлого года и связанных с нею последствий.
– А как вы оцениваете роль России?
– Когда начались военные действия в августе 2008 года, Россия уже выступила как сторона конфликта. Естественно, что Грузия не должна была ни в коем случае развивать наступление на Цхинвали, но и Россия, на мой взгляд, превысила свои полномочия миротворца. Если даже согласиться с тем, что возникла необходимость вмешаться в боевые действия на территории Южной Осетии, то выходить за рамки административных границ у российских войск причин не было. На мой взгляд, функции миротворца – это отстаивать status quo.
– Как будет развиваться ситуация дальше? Все резервы для переговоров исчерпаны или остался шанс начать разговор?
– Я думаю пока трудно прогнозировать, когда и в какой форме возобновятся контакты между представителями Абхазии и Грузии. Пока об этом говорить рано. Лично я всегда был настроен на то, чтобы ждать, потому, что процесс урегулирования конфликта обещает продлиться достаточно долго. В Грузии с высоких трибун не раз звучали заявления, что развязка наступит очень скоро. Но я всегда – и в прессе, и на встречах, говорил о том, что процесс этот нескорый, и понадобятся годы и годы, чтобы урегулировать конфликт. Об этом говорит и мировая практика по разрешению конфликтов, и та ситуация, которая сложилась в Грузии и Абхазии. Конечно, августовские события внесли большие коррективы, Но я думаю, что проблема этим все-таки не закончилась. Если со стороны Грузии не последует признания Абхазии, то и мировое сообщество не признает ее независимости. Я полагаю, с течением времени еще больше возрастет роль универсальных международных организаций, таких как ООН, ОБСЕ, ЕС. Ведь на самом деле позиции обеих сторон не изменились, и мы опять должны идти к взаимоприемлемым решениям. Даже если сейчас и застопорится переговорный процесс, то в будущем и Абхазия, и Грузия, и Южная Осетия, рано или поздно сядут за стол переговоров, чтобы разрешить стоящие перед ними проблемы. И, в конце концов, мы придем к взаимоприемлемым решениям.
Я думаю, что после августа поменялось многое, в том числе, и общественные настроения. Изменились настроения и в экспертном сообществе. В частных беседах можно услышать о возможности создания конфедерации или даже признания Абхазии на определенных условиях, что раньше не наблюдалось. Ситуация, что сложилась сегодня, не разрешится в течение года или двух. Но сторонам придется думать о возможных компромиссах, потому что шаткий мир никого не может устраивать. Хотя в Грузии было принято считать, что время играет на нас, на самом деле такого никогда не было. Понятно, что нерешенные политические проблемы ни Абхазии, ни Грузии, ничего хорошего не сулят. Так что я не исключаю, что настанет момент, когда придется говорить о кардинальных переменах в подходе к разрешению конфликта. При этом, одним из стержневых вопросов должен быть вопрос о судьбе беженцев. Это гуманитарный вопрос, который нельзя опускать.
– Многие беженцы говорят о том, что готовы вернуться в Абхазию. Единственное, что их беспокоит – это гарантии безопасности на территории Абхазии…
– Действительно, в разговорах с беженцами часто такое можно услышать. Однако, как мне кажется, это мнение в большей степени бытует среди людей старшего и среднего возраста, которые провели большую часть своей жизни в Абхазии. Но вот относительно тех, кто вырос или даже родился по эту сторону Ингури, такое предположение вряд ли справедливо.
– То есть, вы считаете, что молодое поколение настроено более радикально?
– Радикально не в том смысле, что они являются сторонниками войны. Я думаю, что сложнее будет адаптироваться человеку, который никогда не был в Абхазии и не знает местных условий. Легче будет тем, которые прожили там большую часть жизни, знают об абхазах не понаслышке.
– Как на ваш взгляд, развивается экономика в сегодняшней Абхазии?
– Я, конечно, не специалист в экономической области, но как мне кажется, развитие абхазской экономики идет в том же русле, что и грузинской. Просто Абхазия на несколько лет отстала от Грузии. Вероятно, сказалось влияние блокады и других факторов. В Грузии все происходило точно также. На первом этапе в массовом порядке открывались новые рестораны, потом началось строительство отелей, жилых массивов. Собственно, и до сих пор здесь основная активность наблюдается вокруг сферы обслуживания. То же самое происходит в Абхазии. К сожалению, промышленные предприятия, которые были в Грузии и в Абхазии, практически не возрождаются. Видимо, эта тенденция сохранится и в дальнейшем. То, что Абхазия строится – это очень заметно. Когда я приезжаю в Сухуми, то сразу бросается в глаза, как где-то участок расчищен от развалин, где-то новый дом строится, где-то восстанавливают старый. Причем, восстановленные здания выглядят лучше, чем до войны, когда они были уже в запущенном состоянии. Например, бывшее здание издательства «Алашара» на улице Леона (бывшая улица Ленина – прим. авт.). Но, опять-таки, как мы видим на примере Грузии, строительство домов не является показателем того, что жизненный уровень населения растет также быстро. Вероятно, и в Абхазии углубится дифференциация между слоями общества по имущественному признаку.
– Как обстоят дела со знанием абхазского языка в Абхазии?
– Абхазский язык нуждается в поддержке, потому что очень малочислен тот демографически состав, который владеет этим языком. Тем более, что абхазы в Абхазии не составляют и половины населения. Правда, по моим наблюдениям, в Сухуми сегодня чаще слышится абхазская речь, чем это было до войны. Любому, кто после войны не был в Абхазии, это бросится в глаза. Но это, вызвано в значительной мере тем, что в городе возрос процент абхазов за счет переселенцев из других населенных пунктов. Хотя процент абхазоговорящего населения, в том числе и молодежи, вырос, этого, опять-таки, недостаточно, чтобы поддерживать язык и гарантировать его сохранение. Но я бы не ставил знак равенства между понятиями «абхазский народ» и «абхазский язык». Абхазская идентичность очень сильна, и, если честно, то я не вижу опасности исчезновения абхазского этноса, как такового. Но то, что этнос может потерять свой язык – это возможно, и такие примеры есть. Например, ирландцы, практически, потеряли свой язык к началу 20 века, а шотландский исчез еще в средние века. Но разве можно говорить о потере ирландской или шотландской идентичности? Таким образом, национальное самосознание может даже укрепиться. А вот язык требует бережной заботы.
Беслан Кмузов, специально для newcaucasus.com
