Костюм Джото

4496
Беслан Кмузов

Торжественную скорбь Нуцы поначалу унижала необходимость бегать то в мастерскую, то в ЗАГС, то на рынок.

Все вышло так, как она себе представляла уже долгое время, и даже отрепетировала каждое движение в уме: она тихо всплеснула руками, а потом кончиками пальцев правой руки прикрыла рот и левой рукой – сердце. Тихо вскрикнула: “Тит?” Потом повернулась к двери, что соседствовала с окнами на южную сторону, и вот уже правая рука у нее на лбу, левая выставлена вперед и Нуца строевым шагом движется к выходу. Глаза ее закрыты, лицо напоминает маску Медеи навсегда покидающей дом Ясона. Левая ладонь ударом отворяет дверь, левая нога величаво ступает через порог, а правая делает шаг уже гораздо быстрее, еще два шага и Нуца уже бежит. Она резко остановилась на самом краю крыльца, замерла, но уже через секунду, словно опомнившись, опустила левую руку и оглядела окрестности взором Марка Луция Красса перед сражением с парфянами.

Стояло беспощадное абхазское лето. Мужчины отсыпались в домах после неравной схватки с винными стаканами. Ни поросята, ни коровы не подавали признаков существования. Со дворов доносились лишь кудахтанье кур и клекот боевых индюшек. Иногда в эту перекличку вклинивались кодовые фразы “Тципа! Тципа! Тципа! и Нц! Нц! Нц!” злых и бессовестных женщин. Почему бессовестных? Потому что они коварно ждали, когда их мужья одолеют очередную линию обороны винного войска, а после этого навязывали бойцам очередную баталию:  женщины кидали свои натренированные в дневных хлопотах тела на белоснежные сатиновые или атласные поля сражений. Измученные мужья не выдерживали такого натиска, и поднимали белый флаг уже через три минуты. Однако женщины не удовлетворялись такой победой: они переворачивали противника на спину и добивали его, дабы упиться сладостью победы. Некоторые из них еще помнили о вкусе победы, и поэтому были особо яростны. Но все течет, все меняется, победа была – вкуса не было.

Джото был, чего греха таить, славным и крепким бойцом. Первый раз, когда он позволил женщине победить себя, оказался и последним. Нуца в ту ночь успела и победить, и отвезти Джото в больницу, где ему поставили диагноз “инсульт”. Так неожиданно в 73 года Джото потерял возможность и пить, и разговаривать, и молодость, и здоровье. У него отнялись ноги и руки, он не мог произнести ни слова, только острый топорообразный нос и кинжальный взгляд остались от прежнего Джото. Впрочем, это для посторонних. Нуца же хорошо знала, что и сам кинжал ее мужа еще был дееспособен. Почти каждую ночь она проверяла остроту оружия мужа. И только в эти часы глаза Джото переставали прожигать белый потолок, заволакиваясь пеленой доброты и нежности. Лишь в последние дни взгляд Джото перестал смягчаться, и Нуца присоединилась к своим соседкам: стала сварливой, колючей и тоже стала казаться бессовестной и коварной.

Но если коварство соседок могло привести хоть к каким-нибудь результатам, то ярость Нуцы пропадала тщетно. Поэтому злоба ее стала вещью в себе, стала целью и средством. Еще злее соседок она вбрасывала пшено домашней птице. Еще больнее хлестало по ушам ее вычеканенное “Тцыпа! Тцыпа! Тцыпа!”

Кудахтанье кур и улюлюкание индюшек, налетевших на просо, усугубляли злость и ярость хозяек. Сегодняшний день не отличался от других солнечных дней в Хабушарах. Солнце поднималось все выше, крик птиц становился все ленивее и “Тиит! Тиит!” разносился по улочкам села как боевой клич одинокого каманча.

Скуластые, смуглые лица селянок встревоженно повернулись в сторону призыва.

“Тиитуу! Джото, рыцхва! Медбин!” (Джото, бедный, умер!), – истошно уточнил одинокий голос. Крепкие ногти впивались в волосы и лицо. На пальцах волосы смешались с кровью, но прибежавшие селянки не видели этого страшного месива, они видели только черный волчок, который крутился в пыли, выкрикивая голосом Нуцы скорбные слова.

“Что случилось?”

“Икойт?” (Что случилось? – по-абхазски)

“Муре ткван чирь?” (Что случилось? – по-мегрлеьски) – спрашивали соседки наперебой друг у друга. Каждая из них уже знала в чем дело, но тем не менее все разводили руками и погачивали головой.

Наконец они подхватили подкосившуюся Нуцу под тяжелые руки и усадили на табуретку. Вот откуда берется в таких случаях табуретка – одна из непостижимых загадок Абхазии. Стакан с водой, который поднесли к носу Нуцы – тоже загадка. Некоторые молдавские ученые рассматривают стакан, как составную часть табуреточной загадки. Даже используют термин “табуреточно-стаканная аномалия Абхазии”. Впрочем, молдавские ученые здесь не причем. А причем только Нуца, отхлебнувшая воды да ее соседки, которые снова обратились к ней с вопросом. Но Нуца была порядочной женщиной, поэтому чуть переведя дух, она только промычала, указав головой в сторону дома: “Джото”…

А потом, словно имя включило программу на материнской плате ее сущности, Нуца снова подорвалась: “Уи, уи! Уимеее! Джото, Джото, Джото!”

В дом Нуцы были делегированы три женщины. По возвращению у одной из них, самой старшей, самой любимой (по ее мнению), случился такой же припадок скорби как и у Нуцы. Две соседки помоложе схватили ее за руки. Оставшиеся женщины обратились к ним с вопросом: “Дкоуп?” (умер? – по-абхазски)

“Ко” (да), – послушно кивнули головами делегатки, продолжая держать свою старшую товарку.

Остальные женщины держали Нуцу, которая казалось совсем потеряла сдерживающие нейроны и упав на колени, о чем-то кричала уже в лицо старой и самой любимой соседке. Та тоже что-то кричала в лицо Нуцы. При этом обе били себя в грудь. Казалось они обе и упрекают друг друга в том, что та, вторая, не уберегла Джото и оправдываются одна перед другой.

Услышав официальное сообщение о смерти Джото, казалось, все вокруг немного успокоились и начали утешать Нуцу: “Ну, что поделаешь, никто не вечен, подумай о себе, подумай о детях, о внуках”.

Но Нуца будто бы впала в беспамятство, хотя на самом деле, она мысленно прогнала всю сцену в памяти, оценила ее по пятибальной шкале на шесть с плюсом и теперь, немного успокоившись, уже спокойным голосом приговаривала: “Бедный Джото, как ты мог уйти, на кого ты меня оставил, надо будет к Дементию зайти – заказать гроб, костюм попрошу Адамура в городе купить, ботинки…”

“Тиит! Тиит! Тит! Тит!!!”, – закричала Маквала, с которой Нуца постоянно ссорилась из-за кур.

“Чтоб ты в аду горела!”, – прошипела Нуца в сердце своем, а вслух же ничего не сказала она и виду не показала на досаду свою.

Не успела мстительная Маквала третий раз крикнуть “Титу!”, как стакан с водой выпал из рук Нуцы, и раньше чем долетел он до земли, сама Нуца уже стояла на коленях и, перекрикивая соседку, причитала о бедном Джото, которого она в жизни не обидела, кормила только белым куриным мясом: “Как мне без него, Маквала? Кому я теперь готовить буду его любимых курочек?”

Полчаса длился ее монолог, пока Нуцу в полуобморочном состоянии не усадили вновь на табуретку.

“А ботинки у Важи куплю сама, какие Джото любил”, – сказала Нуца и потеряла сознание.

Костюм для Джото было поручено купить среднему сыну Адамуру, а кому еще? Старший Автандил лучше всех на улице варил мамалыгу, так что нельзя было его нагружать дополнительными заботами, тем более, что в город ему только попасть! Валерий Берулава нашел бы его по какому то неведомому чутью и затащил бы на “пьяный угол” или в “Асан”. Если правду сказать, то и сам Авто не прошел бы мимо “пьяного угла”, а если бы и прошел, то непременно нашел бы Валеру где-нибудь в городе, а тогда – прощай костюм для Джото!

Младший Замир совсем не похож на старшего брата: обстоятельный и хозяйственный он все нес в дом, нимало не смущаясь таким обстоятельством, как отсутствие платежных средств на приобретение товара. Гораздо больше водки его интересовали какие-то бумажки. Кажется, какие-то схемы. Хотя Нуца никак не могла уяснить смысл идиомы “курить схему”, само упоминание таких слов, как “график”, “схема”, “план” приводили ее в состояние трепетного почтения. Так что Замир вполне и мог принести пиджак, но оставалась большая вероятность, что он и деньги принесет обратно. При таких обстоятельствах можно было не сомневаться, что продавец активизирует на пиджаке контрольно-учетную базу до седьмого поколения. Появись Джото в таком пиджаке перед Всевышним, ему бы пришлось смутиться, поскольку в контрольной базе могли появиться картинки его родственников, весьма в недвусмысленных положениях. Так что предложение послать Замира даже не ставилось на голосование. Посему ответственное задание единогласно было решено поручить Адамуру, ведь помимо всего прочего он обладал очень существенным преимуществом. Обладание этим преимуществом было документально зафиксировано в его паспорте печатью отдела регистрации гражданских актов. Преимущество носило гордый грузинский нос, нежное персидское имя Дареджан и тяжелый эндурский характер.

Дареджан принадлежала самурзаканской земле как местная глина. Казалось, она даже не то что впитала в себя все самурзаканские обычаи, правила, предрасудки и стереотипы, а родилась с ними, как с рефлексом сокращения глазного хрусталика. Деловая и бойкая, она неутомимо могла бегать за курами, доить коров и выгонять их на пастбище. Никто и никогда не мог присвоить себе курицу или индюшку из дома Адамура: Дареджан сама всегда была начеку да еще обладала разветвленной сетью осведомителей.

Горе тебе, дом Маквалы, дом крепкий, каждый раз горе тебе, когда оказывался в твоем дворе цыпленок Дареджан! Ибо не было тогда спасения ни сердцу, ни душе, ни особенно ушам Маквалы ни в прохладных спальнях под пуховыми подушками, ни в сыром марани, ни на жаркой кухне! Отбойный молоток ткварчальских шахтеров рыдал и печалился немощи своей перед неистощимой силой языка колхидской женщины! И вся мощь вербального потенциала Колхиды обрушивалась на голову опрометчивой Маквалы или любой другой соседки поправшей библейскую заповедь “не возжелай жены ближнего своего, ни дома его, ни скота его, ни чего либо еще, что есть у него!”

И горше было чем Содому и Гоморре в дни гнева господнего, если курица или индюшка оказывались уже по-быстрому сваренными в крепких деревенских кастрюлях! Дареджан тогда не ограничивалась только гневом, она выражала все презрение, какое только скопилось на земле.

Прослыть семьей курокрадов было нестерпимо для Маквалы. Ведь одно дело, когда соседи просто знают, что она взяла чью-то курицу – с кем из соседей такого не случалось в этом году? – а другое дело, когда за семьей закрепляется репутация курокрадов. Где проходила та неведомая черта, которая отличала домовитую хозяйку от курокрадки, в деревне слабо себе представляли. Так что Дареджан ловко манипулировала своим органом массового оповещения. У Маквалы были только сутки, чтобы вернуть новую курицу вместо зарезанной, иначе призрак слова “курокрад” начинал витать возле нее.

Уже на следующее утро Маквала несла компенсацию во двор Адамура, со словами о том, как похожи эти курицы, и как она любит Дареджан и Адамура, и не нужно ссориться соседям из-за кур, и если пропал один маленький цыпленок, то вот, большая курица, и не расстраивайся Дареджан, с кем не бывает, что курочка убежала. Дареджан неизменно встречала Маквалу словами: “Да что вы, тетя Маквала, не нужно беспокоиться, пропала и пропала, что я, разве вашу курицу возьму? У вас у самих мало!”

“Нет, нет, дочка! Возьми эту курочку, мне приятно тебе подарок сделать, мы же с твоей семьей всегда близкими были”, – хотя Дареджан выросла в доброй сотне километров от Хабушары, и ее мать никогда не видела Маквалы до свадьбы, обе женщины не возражали против близости их семейств в отдаленном прошлом.

– Возьми, Дареджан, не обижай меня!

– Ну, хорошо, киньте ее во двор к другим курам и заходите, пообедайте с нами!

– Нет, нет, спасибо, у меня еще корову доить надо!

– Хоть кофе выпейте, это пять минут займет!

“Чтобы ей мои куры поперек горла стали! Откуда на мою голову это несчастье?”, – сетовала потом Маквала соседкам, – “Можно подумать это не у нее во дворе Лианина курица пропала!”

На вещевом рынке в городе Даро провела попиксельное сканирование рядов и уже с первой секунды определила тот костюм, который ей понравился. Но она направилась в первую очередь в отдел женского белья, чтобы создать вид, будто именно бикини и кружевные розовые трусы интересовали ее донельзя.

Только уже обливаясь потом от усталости, Дарейджан прошлась вдоль рядов с мужской одеждой. Она придиралась к каждой вещи, создавая повышенный шум, чтобы морально подготовить нужного продавца. И клиент созрел – на Дареджан он среагировал устало, понимая, что ему предстоит несколько минут церебрально-фрезеровочных работ.
Поначалу Даро накинулась на какие-то штаны – очень они ей понравились, жаль только что слишком короткие и на ее мужа не подойдут.

– А эти брюки сколько стоят? – показала она на брюки от пииджака.

Продавец назвал цену.

– Нэ! Это что за цена? За такую цену я в Москве три таких куплю!

“Да где ты такие купишь! Посмотри! Это итальянская фирма, турки шьют по лизингу!”, – возмутился продавец.

“Уф! Написать они все могут! Посмотрите строчка какая!”, – Даро нарочито грубо схватила костюм, вывернула полштанины наизнанку и скрутила строчку в знак интеграла, – “Вот видите!”

У продавца заходило сердце – еще пара таких демонстраций, и этот костюм, за который он отдал деньги вперед, потеряет товарный вид.

– Ты что делаешь? Зачем товар портишь!

– Я причем, если товар кривой! Строчки совем нет, ткань мягкая, пару раз одеть – и можно выкидывать!

– А зачем тогда берешь, если выкидывать!

– Я свекра хороню, ему нужен хороший костюм!

– Ну так этот костюм на нем еще 100 лет продержится! Или бери или уходи!

– За таку. цену кто его возьмет! У людей горе а он на таком деньги делает! – не унималась Даро. – За 1000 отдадите?

-Тысяча рубей за такой костюм, ты с ума сошла!

– Хорошо… Какая последняя цена?

– Две тысячи!

– Две тысячи нет, его и за полторы тысячи много! Скажите цену реальную!

– Тысячи две тысячи!

– Уф! Две тысячи он не стоит! Тысячу двести даю – и я пошла!

– Черт с тобой – тысячу пятьсот!

Выторговав костюм вдвое дешевле изначальной цены и за сумму втрое меньшую, чем давала ей Нуца, Даро прибыла домой. Дома она рассказала, насколько она оборотистая и как сторговала дорогой костюм за “свою цену”.

Что греха таить – костюм был действительно хорош! Соседки и родственники решили, что такой костюм негоже прятать в могилу, и, тем более, когда такая цена, нужно брать.

Тетя Магули, официально числящаяся самой интеллигентной, подошла к Даро, улучив момент, когда она считала, сколько лобио нужно купить, чтобы накормить 2000 сочувствующих одноразовыми порциями похлебки.

Магули подошла к Даро с блокнотом и зеленым карандашом. Это, между прочим, тот самый зеленый карандаш, который таинственным образом остается в каждом доме. В отличипе от табуреточно-стаканной аномалии, этот феномен назван парадоксом. Потому что с одной стороны все логично – все дети в домах всегда пользуются простыми карандашами и, следовательно, простые карандаши постоянно ломаютя и истачиваются. А красный карандаш постоянно теряется, потому что все его несут в школу рисовать поля в тетрадях по математике и, поскольку тетрадь по математике используется и для химии, и для биологии, и для физики, и вообще очень удобная, то красный карандаш кочует по портфелям, по карманам, по точилкам и бритвам, да в конечном счете теряется даже раньше, чем законится простой карандаш. Так что остается только зеленый. Вроде бы, все логично. Но парадокс в том, что никто и никогда не покупает зеленые карандаши! Так что выездное заседание Махачкалинской академии естественных наук однозначно опеделило феномен как “парадокс зеленого карандаша”.

К сожалению, наш рассказ ничего не имеет общего с чистой наукой, поэтому приходится добавить и махачкалинских ученых к их молдавским коллегам в списке тех, о ком мы больше говорить не будем.

“Даро, покажи, пожалуйста, где ты купила этот костюм. Гунда едет в город и нашим мужчинам тоже хочет такие костюмы привезти”, – попросила Магули.

“Фторой этажь, направа, трети павилён”, – написала Даро, и чтобы не запуталась в буквах, снабдила надпись подробным рисунком.

Сердце Нуцы всерьез вздрогуло, когда вдруг невестку вызвали на операцию к ее племяннику во вторую городскую больницу. Нет, конечно, Даро не была хирургом – она была истинной и прирожденной фазендейро. Но ведь она же всех знает в городе, и мальчика быстро соперируют (позже выяснилось, чо мальчику всего лишь нужна была клизма из-за чрезмерного поедания мамалыги – “потому что они там совсем с ума посходили на диете, а хлеб кушать надо, бедный мальчик совсем худой стал” – в доме у бабушки вызвало несварение желудка.

Но благая весть из кишечного тракта молодого москвича придет позднее, а пока вся родня Даро уподобилась киевским детям, просившим у Ильи Муромца защиты от собаки-царя Каина.

“Где у меня времени столько есть сейчас еще Стеллиного ребенка лечить? Я же не врач!”, – благоразумно возразила Даро.

Но у Нуцы багоразумие затмилось гуманностью.

“Пойди, пойди, Даро!”, – благославила она. – “Джото уже ничем не поможешь, а мальчику помочь надо!”

Не хотелось Даро уходить, но все рациональные обстоятельства просто кричали – помоги московским родственникам!

Через некоторое время и Нуца вынуждена была уйти, чтобы съездить в ЗАГС. Перед отъездом она передала наказ, чтобы ее мужа, когда будут перекладывать в гроб, сразу переодели в новый костюм – очень ей хотелось, чтобы с самого начала ее муж лежал бы величественный и нарядный в течение долгих трех дней.

В итоге Джото остался, фактически, без присмотра – только младшая сестра, мать Даро и еще несколько родственниц остались сидеть у гроба, принимая соболезнования, от бесконечной карусели соседей, родственников, родственников тех родствеников, собутыльников Джото, собутыльников его сыновей, от собтыльников их собтыльников и от детей этих собутыльников.

Как правило, в первый день поток не столь обилен – все знают, что еще не готов гроб, не все родственники приехали, не поставлено вино. Впрочем, уже с первого дня готовится лобио для первой партии посетителей и ведутся приготовления к следующему дню, поэтому женщин в доме всегда много. Где-то к 15 часам появилась и Гунда с костюмами. Уставшая, запыхавшаяся, она сложила обновки в комнате, где они никому бы не мешали. В комнате не осталось почти стульев – их разобрали под разные цели. Оставался только один, на котором лежал какой-то сверток. Так что Гунда наскоро принесла одну скамейку и положила на него три костюма.

Ближе к вечеру привезли гроб, и нужно было одеть Джото.

“Где костюм?”, – спросил один из соседей, пришедших помочь с этой процедурой.

Сестра Нуцы передала соседу строгое и точное указание: “в задней комнате на стуле”.

Сосед выполнил указания и принес костюм, в который и нарядили Джото. Наскоро справившись с не очень приятной работой, мужчины вышли из комнаты.

Войдя в комнату, сестра Нуцы обомлела – Джото лежал в коротких штанах! Приглядевшись, она заметила, что и руки его оголены почти на полпредплечья!

“Убью сволочей!”, – зашипела своячница покойного, и хотела уже закрыть дом, но тут прибыл начальник сельсовета и отказать ему в посещении было ну вот вообще без вариантов. Своячница быстро сориентировалась – она бросилась на гроб, и начала причитать на груди покойного.

– Ваи, Джото, смотри, твой друг пришел, что же ты не встаешь!

Слегка сконфузившись, председательль участливо покивал головой, сделал круг вокруг гроба и вышел вон.

Что было делать? Поочередно все женщины встречали гостей на груди у Джото, что было удивительно. Некоторые соседи решили исхитриться и по два раза прошли в этот день по кругу. В итоге обман раскрылся – все узнали, что у Джото – короткие штаны.

Гунда сразу поняла в чем дело! Джото достался костюм Леши –  низкорослого мужа Риты. Она стремглав бросилась к Рите и упросила вернуть костюм. При этом Гунда прямо сказала, что, дескать, костюм перепутали с чужим. Но она умолчала, с чьим именно костюмом перепутали.

Вечром она вызвала сестру Нуцы и сказала, что вот этот костюм, а тот – видимо кто-то перепутал.

“Кто перепутал? “, – грозно спросила сестра Нуцы.

Гунда честно взяла вину на себя.

“Я для мальчиков привезла – это для Леши! Сами понимате – как он пойдет на похороны Джото? У них же одеть нечего! Вот я и решила им помочь, чтобы в суботу вам никто день не испортил”, – рассказала бедная Гунда.

Сестра Нуцы сообразила, что лучше оставить эту историю,в тишине. Она быстро отыскала соседей, которые переодевали Джото и уговорила их снова переодеть свояка.

Ночью работа была проведена тихо и спорно. Но и новый костюм не сидел на Джото нормально – он был больше на три размера.

“Ну, это не так страшно”, – решила вернувшаяся Нуца. – “Рукава можно и подвернуть”. Правда брюки на Джото все равно выглядели как-то неестественно.

“Ничего, вернется Даро, я ей покажу, как выбирать костюм! Все похороны испортила, всезнайка”, – думала Нуца.

Вечером Даро прибыла домой. Она безошибочно поняла еще на подъезде в Хабушеру, что что-то происходит не то. Чем ближе тем больше укоренялось в ней уверенность, что это что-то связано с Джото, и почему-то виновата будет именно она.

“Неужели костюм не подошел?”, – подумала она.

Это действительно грозило подорвать весь ее имидж, наработанный годами. Решив, что лучшая защита – это нападение, она скривила такую недовольную мину, словно хочет поубивать всех женщин в доме за неправильную работу и бросилась в дом, как капитан Черная Борода на абордаж.

Войдя в комнату с гробом, она сразу все поняла.

“Костюм – Магули – зеленый карандаш – Гунда – перепутали!”, – пронеслись у нее перед глазами флешбэки.

Нимало не смущаясь, что ее свекровь стоит рядом, Даро заглянула в заднюю комнату. Так и есть! Перед стулом, на который она положила костюм, стояла табуретка. Но объяснять свекрови – слишком много времени займет. Она бросилась на кухню и выпустила из своих глаз пулеметную очередь. От выстрелов ее гневных глаз начала биться посуда, падающая из рук соседок, некоторые из них со страхом закричали, было зафиксировано одно ранение средней тяжести – Гунда налетела на стол и разбила в кровь палец.

Когда крики и звон бьющейся посуды утихли, Даро прекратила стрельбу глазами и грозным шагом подошла к Гунде.

“Если хочешь жить, иди за мной”, – проговорила она. Гунда покорно двинулась за ней на в пресловутую комнату, куда уже зашла Нуца.

– Чей это костюм? – указала пальцем Даро на комнату тестя.

– Это Джото!

– Не ври мне тут! У Джото 48-ой размер, а это – 54-й! Живо говори, чей это костюм!

– Уи! – взвизгнула Гунда.

Вот именно что уи! Это был костюм Мито, мужа Дианы. После войны Мито сажал кукурузу, как все, но до войны он занимался борьбой. Когда здоровяки занимаются борьбой, все односельчане знают об этом. И не важно, что у парня нет дыхания и нарушена координация – его боятся все.

– Чтобы сейчас же поменяла костюм, слышишь?

Адреналин – штука полезная, особенно когда нужно пробежать километр за 2 минуты. На самом деле – еще быстрее, но мельдония тогда еще не было, и бежать быстрее Карла Льюиса у Гунды не получалось.

Одним словом, через пять минут она принесла костюм Джото в его же дом. Как раз в эту ночь полагалось обмыть покойника, побрить, постричь ногти и одеть во все новое. В этот вечер, наконец-то, Джото был облачен в свой костюм, а костюм Мито был передан его жене.

Так уж совпало, что Леша и Мито – люди разных размеров, дружили с самого детства. Пока Мито не ушел в рост, проворный и находчивый Леша защищал его во дворе. А уже набрав силу, Мито всегда вступался за Лешу. На этот раз у них не было никакой необходимости с кем-то драться или разбираться – мужики просто уехали заготавливать дрова в Цебельду. Так что прибыли они только утром в субботу. Довольные жены облачили их в новенькие костюмы и вместе вышли на похороны к Джото.

Адамур уже давно пользовался мобильным телефоном, который в том далеком году в Абхазии был все еще дорогой и редкой игрушкой. Компания-оператор “Аквафон” даже не подозревала, какой маркетинговый бонус принес ей Адамур в Хабушаре! Разговор матери с дочкой в Москве! Вот что дало толчок популяризации GSM среди пожилого населения!

Предусмотрительный Адамур предупредил парня со стереосистемой поставитть особо трогательную музыку как только его мать прекратит разговаривать.

И все шло уже по пятибальной шкале на 10! После долгих злоключений с костюмом Нуца наслаждалась видом своего мужа в щегольской одежде; уже пришли все главные родственники и нужные начальники; и уже десять минут длился разговор дочки с матерью по мобильному на громкой связи, и кивали женщины, прислушиваясь: “Плачет? Плачет, плачет! Про папины руки сказала? Сказала, сказала, сказала! Про материнское сердце сказала? Да, говорит, как я, мама, твое сердце склею! Уи, какой хароший дочка воспитала!” Сестра Джото и сестра Нуцы уже приняли особо торжественно-соперничающий вид – да, это только наша семья могла воспитать такю внучку, чтобы там родня второго родителя ни говорила!

И соседи все наблюдали через открытые окна за торжеством Нуцы, когда в комнату вошли Мито и Леша. С первого взгляда стало ясно, почему у Джото были разные костюмы в четверг, пятницу и субботу! Нуца прекратила говорить. Лешик и Мито, как люди в черном, стояли, не понимая в чем дело. Заиграла тема из “Бумера”. Женщины и мужчины дружно запричитали, заплакали, и начали рвать на себе волосы.

– Джото! Твои любимые соседи пришли!

– Вот Мито! Мито! Какой же ты здоровый! Как он тебя любил! Ты такой… такой… такой здоровый!

– Лешик! Хыы… ЫЫыыыы… Почему ты так долго к нам не заходил! Он так по тебе скучал!

– Как это все развидеть! ААааааааа… Лучшие друзья, лучшие соседи… у гроба такого человека! Бедные мы!!!!

Нуца, ее сестра и сестра Джото вновь бросились все втроем на гроб.

“Бедный Джото! Вставай, посмотри как выросли дети на нашей улице!”, – причитали они.

Чтобы никто ничего не заметил, Даро подошла к ним с улыбкой: “Спасибо, что пришли, ребята! Пойдемте, сядете с друзьями! Джото о вас велел позаботиться мне… сон такой видела!”

Мито и Леша ничего не поняли в этот день. Но именно им было больше всего внимания, больше всего вина, и больше всего участия. Правда, те нарядные костюмы они больше не носили.

Беслан Кмузов

Фото И.Чихладзе

ПОДЕЛИТЬСЯ