Кадыр Маликов: связи между радикальными группами Центральной Азии и Кавказа сильны

2643
Фото Sputnik-Кыргызстан

О процессах на Ближнем Востоке и Центральной Азии, об угрозах экстремизма, векторах развития и внутренней политике в центральноазитаских государствах в эксклюзивном интервью newcaucasus.com рассказывает директор независимого аналитического исследовательского центра «Религия, право и политика», член Совета улемов (исламских ученых) Кыргызстана, член экспертной группы при президенте Кыргызстана Кадыр Маликов.

– Как вы считаете, как скоро и в каком виде закончится противостояние в Сирии? Может ли случиться некая трансформация, то есть процессы продолжатся, например, в Центральной Азии или на Кавказе?

Прогноз – дело неблагодарное. По мере активизации России на ближневосточном направлении, ее «подбрюшье» в виде Центральной Азии и Кавказа стало ослабевать. Тем более это совпадает с открытой стратегией США по снижению российской пропаганды и сдерживанию Китая. Ну и иранское направление, Кавказ, Центральная Азия – они близки. Слабым звеном в Центральной Азии в данный момент пока является Кыргызстан. Особенно с учетом ближайших выборов, наличия различных группировок. В этом плане к нам близок возможно Казахстан, может Таджикистан. А вот Узбекистан – нет. Узбекистан рассматривается как стержень, который может играть определенную роль в осуществлении ряда стратегических проектов условной «Большой Центральной Азии». Это – своеобразный центр Центральной Азии. Туркменистан – очень закрытая страна и может суметь остаться в стороне от всех процессов.

– Как процессы на Ближнем Востоке отражаются на религиозной ситуации в Центральной Азии? И отражаются ли вообще?

События, которые происходят на Ближнем и Среднем Востоке, как то: ситуация в Сирии, Афганистане, взаимоотношения между Саудовской Аравией и Ираном, США и Ираном, все это приведет к тому, что религиозная ситуация в центральноазиатском регионе осложнится. Не секрет, что в наших странах есть некоторые течения, движения, религиозные джамааты (объединение группы верующих), которые имеют внешние факторы управления. Например, джамааты, придерживающиеся «салафии», или, иначе говоря, салафитские течения ислама. Естественно, центры влияния на них, как идеологического, так и финансового характера, находятся за рубежом. В частности, это страны Персидского залива, например, Саудовская Аравия. Такие центры управления есть в Турции. Есть течения и движения, как, например, «Таблиги Джамаат» у нас в Кыргызстане, основные центры влияния на которых расположены в Пакистане и Индии. В основном, в Пакистане. Или «Хизб ут-Тахрир», исламская партия, признанная экстремистской, ратующая за создание Халифата, но мирным путем, ее основная штаб-квартира находится в Лондоне. То же самое можно сказать и о турецком движении «Хизмет» во главе с Фетхуллахом Гюленом. Оно у нас в Кыргызстане не запрещено. Его духовный лидер находится в США.

Ситуация осложняется тем, что государство хочет жестко контролировать религиозную сферу, в чем-то это у него получается, но у государства нет той мягкой силы, с помощью которой оно могло бы конкурировать с религиозными течениями в борьбе за умы молодежи. Так как, к сожалению, традиционное духовенство, т.н. традиционный ислам, – неконкурентоспособно, в целом, в наших странах. Потому что раньше в советское время был постоянный контроль над религией и уничтожение школ. Нет единого центра, ученых, а наблюдается сильный интеллектуальный кризис. Вопросы традиционного духовенства ограничиваются только вопросами исполнения обрядовости ислама. Они не несут конкурентной идеи социального ислама, политического ислама в рамках национальных государств. В будущем легитимность светской модели и демократии как системы управления может быть поставлена под вопрос. Потому что те террористические, экстремистские, или такфиристские (такфир – обвинение в неверии), группы, ратующие за создание Исламского государства, халифата, имеют свое видение. У них есть определенная модель управления – халифат. И на фоне предлагаемой ими идеи создания «справедливого халифата» даже в рамках национального государства, легитимность которой подкреплена в Коране, светские власти и даже традиционные имамы в большинстве своем не могут ничем ответить. Они не могут противопоставить или объяснить легитимность демократии или светской модели в рамках ислама. А в населении религиозность растет и будет расти. Поэтому на фоне образовавшейся пустоты очень быстро идет процесс «реисламизации», или исламское религиозное возрождение. Это происходит везде в Центральной Азии, также в Азербайджане и т.д. Это естественный процесс. Кто-то приходит к этому, кто-то от этого отходит, но в целом, молодежь приходит к исламу. Другой вопрос, какой это ислам, и отвечает ли этот ислам современным реалиям. Потому внутри исламских джамаатов большая конкуренция, идет борьба за умы молодежи. Кто кого перетянет. Существует либеральный проект, его называют иногда западным, или «евроисламом» – т.н. LightIslam. Есть также более умеренный и более радикальный проекты. Радикальный перевешивает, потому что там не надо думать, там есть «черное» и «белое», есть протест. А протестный потенциал в наших странах очень сильно растет, что это связано и с экономикой, и с падением уровня жизни, и с наличием высокого уровня коррупции, разделением на слишком богатых и бедных, с несправедливостью судебной системы. В наших странах демократия больше является ширмой. Всюду сильный репрессивный аппарат, идет скатывание к авторитарной системе. Молодежь растет и вместе с ней растет этот протест. Хорошо, что у нас в Кыргызстане есть еще своего рода возможность «выбросить пар» через митинги, но в целом протест растет.

Когда начался процесс рекрутирования в Сирию, то самые радикальные выезжали туда. Сегодня, когда там все закончилось, отток молодежи прекратился по всем центральноазиатским республикам. Но проблема радикализации никуда не ушла. Опасность в том, что существуют «спящие» ячейки, которые, находясь внутри страны, могут в один прекрасный день активизироваться. Самое интересное, что сейчас происходят изменения с учетом геополитической повестки, и эти изменения влияют на эти группы, на их идеологию. Если мы возьмем идеологию ИГИЛ, то этого, как организации, в Кыргызстане практически нет. Я не знаю, как в других странах Ближнего Востока, но сейчас у нас формируется одно единое подполье, единый метод, единая такфир-джихадисткая идеология. Называть они себя могут, как угодно. Сейчас делений на организации практически нет. Все это одна «крыша», одно целое. То же движение «Хизб ут-Тахрир» меняется изнутри. Когда появился ИГИЛ и начал создавать свое государство – «халифат», «Хизб ут-Тахрир» был его оппонентом. Внутри «Хизб ут-Тахрир» в Кыргызстане сначала образовался кризис: много молодежи перешло в ИГИЛ, так как именно идеи о создании нового государства стали своего рода воплощением мечты этих людей. Сейчас ситуация немного изменилась. Происходят события, которые могут сформировать единое поле.

– Каковы главные очаги сепаратизма в Центральной Азии, если таковые есть? Где проблема сепаратизма наиболее выражена?

Сейчас наблюдается приграничное межнациональное (межэтническое) оживление конфликтов. Были моменты, когда поднимались вопросы о предоставлении автономий, на границах постоянно неспокойно, межэтнический конфликт в Ферганской долине, в Кыргызстане, в Казахстане тоже есть отдельные нюансы. И это будет распространяться, усиливаться.

– Значит, грозит обострением?

Да.

– Если говорить о внешнем векторе будущего развития центрально-азиатского региона, то в чью сторону он будет развиваться – России, Китая или это будет некое исламское направление?

Исламского точно не будет, китайского тоже. Хотя мы и берем в качестве вектора те страны, у кого больше всего возможностей. Это наши ближайшие стратегические партнеры. Исторически так сложилось. Поэтому сохранение многовекторной политики – приоритет для всех стран Центральной Азии, но это очень сложно осуществлять в новых условиях. Потому что чем ожесточеннее будет борьба в Центральной Азии, тем больше это будет нас ставить перед вынужденным выбором. Официально у нас будет, конечно, многовекторная политика, но через экономику, через конфликты, обеспечение безопасности или гарантий для режимов мы в большей степени будем связаны с определенными странами.

– Получается, остаются две основные страны: Россия и Турция, не считая Запада.

– Нет, Турция определенной роли не играет.

– Значит, Россия?

Ну, не будем об этом. Видите ли, у нас необходимо взять «ярлык», то есть «одобрение на правление», как когда-то было в Золотой Орде. Любой, даже будущий кандидат на должность главы той или иной республики должен обязательно посетить определенную страну, чтобы получить одобрение. Все политики обязательно ездят в эту современную «Золотую Орду»…

  • Насколько возможно создание наднационального территориального экстремистского образования на территории стран Средней Азии?

– Сложный вопрос. Если смотреть на тенденции в целом, то если будет создано такое наднациональное образование, оно все равно будет иметь определенную этническую окраску. Потому что в наших странах еще сохраняется этническая и культурная специфика. Если посмотреть на организацию «Хизб ут-Тахрир», которая распространилась и на севере, и на юге Кыргызстана, и в ферганской части Узбекистана, и на юге Казахстана, то даже там существует деление. «Хизб ут-Тахрир» – наднациональная политическая партия, но и в ней есть деление по этническим, региональным признакам. Даже если они это отрицают. Нам присуща эта специфика в целом. Но что их объединяет? Их может объединить единая идеология, методы.

– Известно ли Вам о связях на уровне радикальных группировок между странами Средней Азии и Кавказом в целом?

– Естественно, имеется очень сильная связь. Например, такфир-джихадистские направления, которые, кстати, традиционно более распространены на севере Кыргызстана, имели и до сих пор имеют сильное влияние из Казахстана и с Северного Кавказа. Это – Дагестан, Чечня, организация «Имарат Кавказ», которая, в свою очередь, влияла и на запад Казахстана. А вот на юг Кыргызстана, где также были радикальные группы, влияли из Андижана со стороны организации «Исламское движение Узбекистана». Также, имеются прямые связи с Афганистаном.

– Как Вы думаете, как вывод войск США из Афганистана может повлиять на ситуацию в центрально-азиатском регионе в целом. Возможен ли всплеск радикализма?

– Нет, это не привязано к этому. На севере Афганистана присутствует какая-то часть ИГИЛ, но они ни в коем случае не влияют на ситуацию внутри самого Афганистана, ни тем более на ситуацию в Центральной Азии. Угроза где-то даже чуть преувеличивается нашими стратегическими партнерами для того, чтобы привязать наши страны к «зонтику общей безопасности». Мне кажется, что угроза для нас больше исходит со стороны «спящих» радикальных ячеек или ячеек протестных групп, которые находятся на территории наших стран. Основная проблема – внутренняя. Это подпольные организации и процессы, которые протекают среди молодежи. Это – падение уровня просвещенности среди мусульман, рост агрессии среди населения и, в частности, молодежи.

– Каковы основные причины радикализации молодежи в Кыргызстане и в целом в регионе. Понятно, что причины в целом общие, но есть ли какие-то свои локальные особенности?

– Самая большая проблема – это отсутствие информированности об исламе вообще. Второе – это протестный потенциал, когда человек постоянно сталкивается с определенного рода несправедливостью, следовательно, зарождается пессимизм, надежда пропадает, хочется все «взорвать». Это нигилизм среди молодежи и, естественно, разочарование во всем: в системе, в будущем страны, в чиновниках… Все это толкает к религиозности, а дальше уже зависит от того, куда молодой человек попал, и вот от этого зависит степень радикализации.

Этот процесс идет быстро, особенно в тюрьмах. Радикальные идеологии очень тесно связаны с криминальным миром. Например, у нас очень много «зеленых зон» (тюрьмы, где преобладают исламские настроения и порядки), они все у нас почти «зеленые», то есть в любой «зоне» есть мечети, и людей, которые придерживаются исламских принципов, становится все больше. Тогда как тех, кто придерживается воровских понятий, – все меньше. И последние уже беспокоятся, так как придерживающиеся исламских принципов уже независимы. И мы видим, что лидерами среди верующей части заключенных мусульман становятся не те, кто осужден за воровство и убийство и затем пришел к вере, а те, кто осужден за экстремизм и терроризм. Даже те, кто осужден пожизненно за экстремизм и терроризм, свободно управляют «джамаатами», например, по телефону.

– Сейчас наметилась тенденция, что бывшие боевики возвращаются на родину, так как в Сирии им делать уже нечего, в Турции тоже не все могут закрепиться и остаться. Какими способами они возвращаются? Законными или нет? Если законными, то как происходит процесс сдачи властям, какие меры по отношению к такому человеку принимаются со стороны государства? Осуществляется ли его реабилитация?

В основном все возвращаются незаконно. Но мало кто хочет вернуться, зная, что рано или поздно его могут вычислить правоохранительные органы. Поэтому если и возвращаются, то в республики СНГ, например, в Украину. В основном, остаются в Турции. Но те, кто возвращается, рано или поздно попадают в поле зрения правоохранительных органов. В конце концов их ловят. Каждый месяц проходят задержания наших сограждан, возвратившихся из мест боевых действий на территорию Кыргызстана по поддельным паспортам. Таких людей ловят, определяют им статью за «наемничество» и по этой статье они отбывают срок. Это примерно пять лет, бывает до семи-восьми лет. В зависимости от того, чем человек конкретно занимался в зоне боевых действий.

– Это не зависит от группировки, в которой он был?

– Нет. Заключенные делятся только по статьям, по которым они отбывают наказние. Если они были в группировке «Хизб ут-Тахрир», то скорее всего их осудят по статье «экстремизм». Если человек принадлежал к такфир-джихадистским направлениям, то, естественно, это квалифицируется как «терроризм». Случаи, когда человек не принадлежал ни к одной из группировок очень редки, но есть. В основном это женщины с детьми, которые были в зоне боевых действий. Также есть случаи, когда возвращаются с повинной. За этих людей обычно хлопочут родители. Эти люди выходят на связь, говорят, что «я не стрелял», «я не убивал», «я поехал поваром», «меня обманули». Или, например, «я поработал, а сейчас сбежал». Это люди, которые, увидели боевые действия и сбежали. Иначе говоря, дезертировали. Вот они проходят реабилитацию. С ними встречаются теологи. Но это не профессиональные теологи. У нас, к сожалению, не разработана до конца программа реабилитации таких лиц. Тем более для того, чтобы реализовывать эту программу нужны еще и средства. Это очень дорогое удовольствие. Казахстан, например, себе может это позволить.

У нас нет специалистов, которые бы специализировались в такфир-джихадистском направлении и политическом исламе. Нужна доказательная база. Только 20-30% ребят, из числа прошедших эту программу, удается реабилитировать. В Кыргызстане репрессивный аппарат очень слабый. Все держится на честном слове. Мало запретов в надежде, что будет меньше проблем. Потому у нас существуют многие группы и организации, запрещенные в тех же соседних странах. Например, «Таблиги джамаат». Или «Хызмет», который в России запрещен, а у нас разрешен. Все салафитские группы разрешены. Политика государства такая из-за слабости. Потому государство не давит, а старается договориться.

Иракли Кикнадзе, специально для newcaucasus.com