Козлиная шкура и баранья пряжа. Это был портал в тайную и дикую страну. Чтобы пройти, нужно было сказать тайное слово – “черкесы”.
“В Шерксске…”, начинает разговор тетя Зоя, расчесывая баранью пряжу. И уже я не слышу. Как обычно,открыв рот, я стою, и придумываю в своей лохматой, кудрявой на тот момент времени голове, а что же там происходит сейчас – в Черкесске. Там орлы и черкесы в черкессках с газырями. И все они усатые как дядя Боря и ловкие как папа. И они там скачут на лошадях и танцуют. И ждут меня, чтобы отдать маленькую детскую черкесску и посадить на самомго опасного, дикого коня. Я, конечно, упаду, но я все равно потом сяду и обуздаю его. Но об этом нельзя никому говорить. И я буду чабаном – у меня будет много овец, и каждый день я буду стрелять волков, а потом резать кинжалом барашка, и буду жарить суровый шашлык. И у меня будет длинный тонкий нос (а не эта круглая пипка, которая сейчас), и хищный взгляд.
Тетя Зоя – мачеха отца рассказывала, что черкесы живут в горах, где много оленей и волков. И зимой волки гонят оленей через лес к большооой пропасти. И большие олени перепрыгивают, а маленькие – остаются.
Почему она смеется, рассказывая об этом? Чтобы я не испугался? Или чтобы понял – как плохо быть маленьким и слабым?
В семье есть ружье. Это ружье дяди, брата отца. Оно хранится в диване. И я пока не беру его – потому что это стыдно – не сдержаться и взять то, что тебя просят не брать. Нужно воспитать характер. Жалко, что я ем так много пирожных и бутербродов с коллбасой, но это потом закончится. Я вырасту и буду кушать очень мало.
“Черкесу в походе хватало одного грецкого ореха и ложки меда”, – молодецки говорит отец, ломая пальцами фундук.
Лето в Ткварчели совсем не жаркое. Солнце светит ярко, а клен напротив дома отбрасывает тень на огромную зеленую лужайку. Тетя Зоя кладет на зеленую траву козлиную шкуру, которая служит ковриком в кабинете у дяди (странный коврик, на который никто не становится ногами), и которая отсырела за зиму.
Я подхожу и ложусь рядом. Проходят рядом мальчишки из соседнего двора.
– Бес, пойдем играть в футбол!
– Пошли.
Мяч. Кожаный, легкий и крепкий. Появляется сквозь луч солнца над деревянным гаражом. Выводит из ступора. Да ну. Не хочу. Но надо. Кое-как доигрываем. И ухожу пить воду домой. Прохожу по коридору. Снова останавливаюсь около дивана. Поднимаю сиденье и завороженно смотрю на ижевскую двустволку. То что это смерть – было понятно изначально. Но это не главное. Главное – отсюда можно послать часть себя куда-то далеко-далеко, и остановить. И я могу! В пять лет я уже легко попадаю в мишень, пульки не ложатся дальше, чем пятерка! Дайте мне это ружье! Я вам покажу, как нужно метко стрелять! Когда вы мне его дадите? Когда я пойду в первый класс? То есть, падатавительный? Подготавляющий? Подгадательный? Я научусь говорить правильно это слово! Тогда вы мне дадите это ружье?
Но я не говорю это вслух – нельзя говорить громко, иначе взрослые не будут верить, что я не хотел украсть ружье. Надо оторваться от ружья. Да, нужно снова вернуться к козьей шуре – не так обидно будет расставаться с мечтой об охоте, глядя на эту шкуру-трофей. Этого козла убил, наверное, дядя на охоте. Или его привезла тетя Зоя, которая ездит к родственникам в Черкесск. И там, наверное, все черкесы постоянно ходят на охоту. Зачем она постоянно вяжет эту пахучую баранью шерсть? Это же неприятно! Я иду в темный коридор, ведущий из прихожей в кухню, где на бежевом, противном и мещанском пуфике уложена эта пряжа. Да, правильно – она шьет для охотников. Вернее – она шьет для нас, но так черкесские бабушки шьют для охотников. И воинов. Мы будем уходить в поход и нам нужны будут теплые носки. Такая насмешка! Чтобы быть хорошим воином, нужна вот такая нудная работа с вонючей пряжей черкесских бабушек.
Где вы, черкесы? Какие вы? Почему я расту здесь, между Ткварчели и Тбилиси, хотя дожен был родиться далеко в горах? В Ткварчели тоже много гор, но нет черкесов (на самом деле были, но приезжая из Тбилиси на лето, мы мало с кем из взрослых общались).
Мечта, мечта… несбыточная…
“Держи спину прямо! Между головой и ногами – у черкеса спина!”, – говорит отец. Когда мы едем впервые в Черкесск, у меня уже достаточно сильна спина, так что отцу не стыдно появиться со мной на родине моего деда. Черкесск… ничего я от тебя не жду, город, построенный в 50-е. Твои строения не хранят тайн, не хранят истории. Нет. Там внутри живут люди из наших аулов. Они тоже любят ножи, они любят стрелять, они любят бороться!
Да, да, да. Они оказались такие. И есть аулы. Родовые аулы. Они трещат по швам, там стояли мазанки, необустроенные дома. А чего я хотел? А ничего я не хотел! Вот имено здесь, в этих домиках испов и должны жить разбойники, которые не могли выстроиться в линию, когда воевали против огромной России.
Первый кого видишь – старики, которые помнят. Вот это – дерево, которое посадил твой прадед. Грецкий орех. А вот эта бензозаправка стоит на месте родового дома.
Да мне по барабану. Этот утлый аул, который почему-то назвали “Красивая жизнь”, растит черкесов. Тут нужно было родиться. 15 лет ты представлял себе именно такой аул, именно такую среду. Но ты не знаешь языка, ты другой. Но все же, в глубине души всегда есть надежда вернуться в наши аулы. И быть свободными. Убивать волков, ловить конокрадов, и довольствоваться одним орехом и ложкой меда в день.
Беслан Кмузов
Коллаж newcaucasus.com
